— Переведите меня в другую бригаду, Бабалы-ага!
— Бригада Мухаммеда, тебе не по нраву?
— Лучшей, на всей стройке не сыщешь!. Да не могу я ребятам в глаза смотреть. Перед Мухаммедом: стыдно…
— Бежишь, значит от позора? Вот это уже худо. Что это за напасть такая; слесари приходят, грозят — уйдем, прораб просит: отпусти, ты вот тоже; переведи в другую бригаду. Ведь это слабодушие, а, Аннам?.. Мне ведь тогда тоже впору взмолиться; освободите меня от моей должности, будь она проклята!… Нет, братец, так не годится. Застала тебя где беда — так застынь как кол!.. Ни шагу назад, как говорили на фронте. На месте с ней справляйся. Понял?.. — Бабалы с досадой поморщился; — Ну, что ты все вздыхаешь? Ты ведь не хотел подвести бригаду, так?
— Да я… я за всю жизнь камнем не бросил в чужую курицу… Все стараешься, как лучше… А экскаватор вот поломал. Это ведь народное добро, Бабалы-ага!..
— Ясно, ясно, Аннам. Да, как матушка-то твоя чувствует себя на новом месте?
Аннам чуть оживился:
— Не поверите, Бабалы-ага, ну, как дома!.. Хлопот у нее прибавилось, а она и рада: семья, говорит, у меня теперь большая.
— Об ауле-то не скучает?
— Некогда ей. С девушкой одной подружилась. Есть у нас девушка из Белоруссии Марина, — Аннам покраснел. — Ну, они и держатся вместе, как наседка с цыпленком. Послушали бы вы, как они дружка с дружкой разговаривают — помрешь со смеху!.. Мать — все жестами, жестами. А Марина учит наш язык…
— Хорошая девушка?
Аннаму показалось, что Бабалы смотрит на него с подозрением, он смутился еще больше:
— Хорошая…
— Ну, вот что, Аннам. Что случилось, то случилось. Если ты чувствуешь за собой вину, то выход у тебя один: все сделать, чтобы загладить ее. Бегством ты от собственной совести не спасешься. Подумай о матери, о своих товарищах!.. Они, наверно, с ног сбились, разыскивая тебя. И Мухаммед места себе не находит, уж я-то его хорошо знаю. И винит во воем не тебя — а себя! Уж наверняка казнится, что недоглядел за своим учеником. О Бостан-эдже уж не говорю — поди, извелась вся. Ведь мать!.. Да, как девушку-то зовут?
— Марина…
— Тоже, верно, беспокоится… Да и Бостан-эдже ее теребит, не дает ни сесть, ни встать: что-то с моим сыночком, куда он подевался, бедняжка?.. А бедняжка вон что задумал: бросить всех, из родного дома в чужой податься! Разве это дело, Аннам? Разве поступают так настоящие джигиты? Мой тебе совет… Да нет, братец, просто я тебе приказываю: тотчас же возвращайся в бригаду. И уж сделай как-нибудь так, чтобы не подумали, будто ты сбежал. Скажи так: решил, мол, доложить об аварии начальнику строительства, поскольку он земляк мой. Не то, конечно… Ну, да ничего, сойдет. Передавай всем привет от меня. Ясно?
— Угу.
— Тогда, как говорится, приступай к исполнению.
Распрощавшись с Аннамом, Бабалы приоткрыл дверь и попросил секретаря:
— Больше ко мне никого не пускайте, я занят.
Он снова начал перебирать бумаги, и вскоре на глаза ему попался конверт, адрес на котором был выведен таким знакомым почерком… Сердце у Бабалы замерло. Письмо от Аджап!.. Он торопливо вскрыл конверт, достал письмо. Первые строчки, дышавшие нежностью, заставили его расплыться в блаженной улыбке. И вдруг он насторожился, как пугливый конь, почуявший опасность. «А с назначением все осталось по-старому, — заключала свое письмо Аджап, — Я уже получила путевку и завтра выезжаю в Карамет-Нияз. Желаю тебе здоровья и успехов, твоя Аджап».
Листок с горькими этими строчками выскользнул из пальцев Бабалы и черной птицей опустился на стол…
Глава двадцатая
БОСТАН В РАЗДУМЬЕ
а участок, где работала бригада Мухаммеда, обрушилась пыльная буря.
Она налетела с такой силой, окутав все густой тьмой, что казалось — наступил конец света.
Трудно было разобрать: день сейчас или ночь, с земли вздымается проклятая пыль или мутными потоками низвергается с неба. Пыль скрыла солнце, заполнила собой все пространство от неба до земли, от горизонта до горизонта.
Бостан-эдже, собрав посуду, несла ее в вагончик, ветер толкал ее в спину, она бормотала по привычке: «Уймись, небо, минуй нас, беда!.. Ох, прогневили мы, видно, бога!» Она казалась самой себе маленькой, слабой, беспомощной перед грозной, могучей стихией. И хоть понимала, что не унять ей бури мольбами и уговорами, но все продолжала просить: «Минуй нас, беда!»
А бригада — работала.
Как ни ярилась буря, она не в силах была помешать экскаваторам грызть пустыню.
Правда, экскаваторщики ничего не видели перед собой, не видели, куда опускается ковш, где и как высыпается захваченный им грунт. Они лишь чувствовали, угадывали движение стрелы и ковша и действовали, полагаясь на интуицию и на свои руки, привыкшие к точности и определенному порядку совершаемых операций.
Пожалуй, тяжелее всех приходилось Аннаму. Он еще не свыкся с экскаватором и не выработал в себе той механичности, при которой можно работать даже с закрытыми глазами. Мухаммед учил его, что механизатор должен отдаваться своему делу всем существом, в управлении такой сложной машиной, как экскаватор, принимает участие все: ноги, руки, глаза, мозг… Глаза сейчас были вроде и ни к чему: как Аннам ни напрягал зрение, он не мог различить ни ковша, ни котлована, из которого выбирался грунт, ни насыпи, к которой следовало его нести… Но зато он прилагал все усилия, чтобы команды его рук, ног, мозга были четкими и точными, и экскаватор подчинялся ему.
Разошедшаяся буря проникала в кабину. Песчинки били по лицу, как мелкая дробь. Но Аннам словно и не замечал их, захваченный азартом борьбы с пустыней, азартом работы.
Саша, отгребавший от экскаватора песок, нанесенный бурей, стараясь подбодрить товарища, крикнул:
— Как дела, Аннам?!
Ответ Аннама, голос которого заглушал сильный ветер, долетел словно из глубокого колодца:
— Держусь!.. Только из-за пыли не видно ни черта.
Слова эти услышал Мухаммед, подошедший к Саше. Засмеявшись, он громко воскликнул:
— Ай, Аннам, ты хочешь сказать: упасть-то, мол, я не упал, да вот не найду никак, где миска валяется.
— Я уж нападался, бригадир!.. От этих падений спина у меня стальной сделалась!
— Слезай-ка, братец, отдохни малость. Я тебя подменю.
— Я пока не устал, бригадир!
— А не устал, так пойди помоги Бостан-эдже,
— У нее есть помощница,
— Есть, говоришь? — Мухаммед подмигнул Саше. — Ты, кстати, когда ее видел-то?
— Кого?
— Марину, кого же еще.
— Ну, утром.
— Утром?! — присвистнул Мухаммед. — Так с тех пор ее поминай как звали! Она уже трясется на
