— Отец, я же сказал: невеста — здесь, у меня в доме. Я уж сам буду и за гелиналджи, и за атбашчи *.
Аджап, услышав это, метнула на Бабалы испепеляющий взгляд и, закрыв лицо руками, скрылась в соседней комнате.
— Что ты сказал, сынок?
— Я говорю: мы тут с Аджап сами все решим. Мне ведь с ней надо посоветоваться.
— Так… Значит, ты обзавелся и домашним начальством, и домашним советником. С отцом можно уже и не считаться?
— Что ты, отец! Твое слово для меня — закон. Мы приедем к нам с Аджап. Ждите телеграмму.
— Вот и ладно. Айна тоже передает Аджап привет.
— Скоро и они смогут обняться.
Когда Бабалы, закончив разговор с отцом, положил трубку, из кабинета вышла Аджап. Губы у нее дрожали от гнева:
— Аю, оглан, ты совсем потерял совесть!
— Аджап-джан, я ведь с отцом шутил. Беседа без шутки — как суп без соли.
— Хороши шутки! Ты же о нашей свадьбе говорил.
— Вот тут я был вполне серьезным.
— И тебе не стыдно!
— А разве ты — против? Тогда давай вместе телеграфируем отцу — чтобы нас не ждали. Ты отошлешь такую телеграмму?
Аджап молчала…
Глава тридцать восьмая
НОВЧЕНКО БУШУЕТ
о новому проекту, предложенному Зотовым и Бабалы, трасса канала должна была пройти через небольшую низину. Чтобы воды Амударьи не ушли в песок и не прорвались бы в низину, требовалось поднять русло и возвести вдоль него широкую дамбу, укрепив ее водой, поступавшей из ближнего района по большой трубе. Вода была на вес золота, ею обычно пользовались окрестные колхозы. Но сейчас она была необходима стройке, и колхозники, понимая это, сознавая также, что через два-три года, когда завершится строительство Большого канала, воду им вернут сторицей, согласились поступиться на время драгоценной влагой. Тем более что на дворе стоял октябрь, шла к концу уборка хлопка, и особенно острой нужды в воде у колхозов не было.
В низине работала одна из бригад, оснащенная мощной техникой. Скреперы и бульдозеры, как танки, ползли вперед. В безветренную погоду пыль вздымалась до самого неба.
Однажды Новченко приехал посмотреть, как идет работа. Чтобы лучше обозреть все поле сражения с пустыней, Бабалы и Сергей Герасимович поднялись на высокий бархан. Карабкались они на него с трудом, сапоги увязали в сыпучем песке чуть ли не до голенища, Новченко пыхтел, вытягивая из песка то одну, то другую ногу, Бабалы поддерживал его за локоть. Когда они, наконец, взобрались на вершину бархана, Новченко долго не мог отдышаться. Несмотря на то что день выдался прохладный, пот градом катил по его лицу и морщинистой шее. Казалось, ему пришлось тащить на себе тяжелые вьюки.
Окинув придирчивым взглядом фронт работ, он похвалил Бабалы:
— Молодец, техники стянул сюда достаточно. И вся — на ходу.
— Спасибо вам — что подбросили механизмы. Грешно было бы не использовать их на полную мощь.
— Это тебе спасибо — что не подвел меня, оправдываешь мои надежды. Тьфу, тьфу, тьфу, как бы не сглазить…
Новченко вдруг нахмурился:
— Черт, вот и сглазил! Почему делаешь дамбу такой широкой?
— Ширина — проектная. Работы ведутся по схеме, составленной главным инженером.
— Это Зотовым, что ли? Тоже мне — гений строительного дела!
Бабалы даже передернуло:
— Сергей Герасимович! У Ивана Петровича волосы поседели на стройках. Вы ведь наш проект рассматривали и утвердили. На его основании Зотов и составил конкретную схему. В ней все уточнено, учтено, предусмотрено.
— А вы подсчитали, сколько лишних денег, рабочей силы, энергии механизмов уйдет на сооружение столь широкой дамбы? Разве нельзя было сократить ее толщину хотя бы до пяти метров?
— Никак нельзя, Сергей Герасимович! Узкую дамбу вода может подмыть. К тому же, если в такой дамбе окажется щель, величиной хотя бы с мышиную нору, то вода расширит ее и пробьет дамбу.
— Если, если… Трусливым ты стал, как я погляжу.
— Сергей Герасимович, у туркмен есть пословица: не ждущего беды — беда одолеет.
— К черту твои пословицы! До каких пор мы будем дрожать как в лихорадке перед каждой опасностью?
Бабалы с трудом сдерживал себя:
— Не понимаю вас, Сергей Герасимович. Сначала вы вообще были против нашего предложения…
— Я — против? Ну, это ты, братец, загнул. А кто воевал за него с дорогим нашим Алексеем Геннадиевичем?
— Это уже после, Сергей Герасимович. Сперва вы и слушать меня не хотели.
— Просто я не привык принимать решения с кондачка.
— Почему же тогда вопрос о ширине дамбы вы с кондачка решаете?
— Риск оправдан, когда речь идет о сокращении Объема работ. Тебя же лаврами увенчают. А всю ответственность я беру на себя. Если кто и сломает шею, так Новченко, а не Бабалы. Тебя это устраивает?
Бабалы усмехнулся:
— Ни в коей мере, Сергей Герасимович. Во-первых, вашу шею жалко. Во-вторых, совесть не позволяет мне рисковать трудом строителей. Ведь если дамбу размоет — вся проделанная работа пойдет насмарку.
— Размоет, не размоет — это еще бабушка надвое сказала. Не узнаю тебя, Бабалы. Ты — и боишься пойти на риск?
— Сергей Герасимович, спрямляя трассу канала, мы замахнулись на основной проект — это уже дело рискованное. Само сооружение канала в низине тоже требует риска. Но мы обязаны свести его к минимуму.
Новченко побагровел, шея у него раздулась, как у рассерженной черепахи.
— Я же сказал: я все беру на себя.
— А я не могу допустить погони за экономией средств — ради самой экономии, а не пользы дела.
— Я приказываю, Бабалы!
— Даже если вы проведете свой приказ через коллегию министерства, все равно я буду его оспаривать. И постараюсь убедить вышестоящие инстанции, что приказ этот — неразумный.
Новченко готов был взорваться, как котел, до предела наполненный паром:
— Вон как ты заговорил! Грозишь мне?
— Сергей Герасимович, пока я начальник участка — я отвечаю за его судьбу.
— Я могу и снять тебя с этой должности!
— А я на нее, если помните, и не рвался. С удовольствием поработаю рядовым инженером или прорабом. Но кем бы я ни работал — я буду защищать разумную точку зрения. И ради интересов строительства — если надо, пойду на риск, а надо — так не позволю рисковать зря. Костьми лягу — а не позволю!
— Вот ты как?
