Артык вернулся к вагону, в котором ехал Дурды, и коротко сказал:
— Дурды, бери оружие, слезай.
— Куда?
— После узнаешь.
Дурды уже привык к окружавшим его людям. Уходить от них ему не хотелось. Но Артык торопил:
— Скорее! Эшелон сейчас тронется.
Дурды слез, захватив с собой ружье и мешок. Артык привел его в штабной вагон и велел занять верхнюю полку в крайнем купе.
Эшелон двинулся дальше.
Глава пятая
Маленький городок Байрам-Али не оправдал надежд Чернышова. Рабочие хлопкового завода, правда, готовы были в любой момент взяться за оружие и выступить на защиту советской власти, но собрать и вооружить за одни сутки массу дейхан оказалось невозможным. Помощь Ташкента тоже задерживалась. А между тем наступление белых шло быстро и успешно для них.
Чернышов оказался в трудном положении. Он уже знал, что город Мары занят белыми. Отряд Тыжденко, потеряв около половины своего состава, пришел в Байрам-Али, но Алеши с ним не было. О судьбе Полторацкого тоже никто ничего не знал. Чернышов думал послать в Мары кого-нибудь на разведку, хотя бы Карагез-ишана, но должен был отказаться от этой мысли. Бронепоезд белых мог появиться перед Байрам-Али в любую минуту, надо было принимать решение. Посоветовавшись с делегацией Полторацкого, Чернышов решил отступать дальше, на Чарджоу.
Подготовили два эшелона. Чернышов взошел на высокий бугор, чтобы бросить последний взгляд на эти места. Из-за развалин древнего Мерва, в том месте, где возвышался голубой купол мечети султана Санджара, поднимался, медленно отрывая от земли свое тяжелое тело, красный диск солнца. Длинные и острые, как пики, красноватые солнечные лучи осветили крышу вокзала, рабочий поселок, трубы хлопкового завода.
Раздался протяжный заводской гудок. Из поселка потянулись к эшелонам рабочие с женами и детьми. И едва умолк тревожный гудок, как со стороны Мары, словно подстегивая людей, донеслись орудийные выстрелы. Чернышов решил, что это подходит бронепоезд белых. Надо было немедленно отправлять эшелоны.
Когда он вернулся на вокзал и отдал распоряжение об отправке первого эшелона с женщинами, детьми и ранеными, на степной дороге показался одинокий всадник. Он так быстро мчался, что Чернышов вначале подумал, что это возвращается кто-либо из его дозорных с донесением о появлении белых. Но лошадь шла усталым наметом, и всадник ехал, по-видимому, издалека.
С коня, который был весь в мыле и еле держался на ногах, спрыгнул Тыжденко. Первый вопрос Чернышева был о Полторацком. Алеша опустил голову. Вокруг столпились вооруженные рабочие с хлопкового завода. Все они помнили благородный образ комиссара, который за три дня до этого дружески беседовал с ними после митинга.
Тыжденко молча вынул из кармана гимнастерки потрепанную записную книжку, бережно взял оттуда листочки предсмертного письма Полторацкого и протянул их Чернышову. Руки Ивана Тимофеевича задрожали, когда он начал читать письмо вслух, голос его звучал глухо.
— «Товарищи рабочие, я приговорен военным штабом к расстрелу. Через несколько часов меня уже не станет, меня расстреляют. Имея несколько часов в своем распоряжении, я хочу использовать это короткое драгоценное время для того, чтобы сказать вам, дорогие товарищи, несколько предсмертных слов.
Товарищи рабочие, погибая от рук белогвардейцев, я, как революционер, ничуть не страшусь смерти, ибо я верю, что на смену мне придут новые товарищи, более сильные, более крепкие духом, которые станут и будут вести начатое святое дело, дело борьбы за полное раскрепощение рабочего люда от ига капитала. Но, уходя навсегда от вас, я, как рабочий, боюсь только лишь одного: чтобы моя преждевременная смерть не была понята как признак временного крушения, временной утери тех завоеваний, которые дала рабочему классу Октябрьская революция...
Товарищи, я главным образом и хочу обратить ваше внимание на это. Умереть — не важно, но слишком больно и тяжело чувствовать то, что часть демократии, подпав под влияние белогвардейцев, своими же руками роет себе могилу, совершая преступное дело перед теми славными борцами, которые, не щадя своей жизни, шли гордо и сейчас идут на борьбу за светлое будущее социализма...
Никогда в истории не обманывали так ловко и нагло рабочий класс. Не имея сил разбить рабочий класс в открытом и честном бою, враги рабочего класса стараются приобщить к этому делу самих же рабочих. Вам говорят, что они борются с отдельными личностями, а не с Советами. Наглая ложь! Не верьте, вас преступно обманывают. Наружу вылезли все подонки общества: офицерство, разбойник Эзиз-хан, эмир бухарский. Спрашивается: что вся эта контрреволюционная челядь пошла защищать поруганные права рабочего класса? Да нет, сто раз нет! Не верьте, не верьте, вас обманывают!
Товарищи рабочие! Пока оружие в ваших руках, вы — сила. В ваших руках аппарат передвижения, в ваших руках вся жизнь города, и вам только лишь необходимо сознание и организованность. Не давайте себя в руки контрреволюции, ибо тогда будет слишком трудно и опять потребуется много жертв. Берите пример со своих братьев оренбуржцев, — они уже два месяца бастуют, не давая ни одного паровоза, ни одного человека для преступно кошмарного дела. Смело, дружными рядами вставайте за защиту Красного Знамени! Дайте решительный отпор наемникам империализма! Заклеймите всех, губящих революцию!
П. Полторацкий.
Ну, товарищи, кажется все, что нужно сказать, я сказал. Надеясь на вас, я спокойно и навсегда ухожу от вас, да не сам, меня уводят.
Приговоренный к расстрелу П. Полторацкий — типографский рабочий. 21 июля 12 ч. ночи 1918 года».
Лица слушателей потемнели, гневные глаза смотрели в одну точку.
Чернышову не удалось собраться с мыслями, найти подходящие слова. В них не было необходимости. Сказать больше и сильнее того, что сказал Полторацкий, в эти минуту было невозможно.
Письмо комиссара быстро переписали несколько раз. Потом копии его расклеили на стенах вокзала и заводского здания и лишь тогда стали садиться в вагоны.
Чернышову показалось нецелесообразным брать с собой малочисленный конный отряд Карагез- ишана. Так же, как Ашира, он оставил марыйского депутата в тылу, поручив ему размножить письмо Полторацкого и распространить среди рабочих Мары, а если удастся, переслать и рабочим Ашхабада.
Эшелон Чернышева двинулся на Чарджоу. Бронепоезд белых, продолжая стрелять, приближался к Байрам-Али.
Когда эшелон пришел к Чарджоу, на площади перед вокзалом происходил митинг. Чернышов и Тыжденко, взяв с собой Мавы,. тотчас же направились к трибуне. Вся площадь была запружена людьми. Всего несколько дней тому назад здесь звучал голос Полторацкого, по призыву которого рабочие поклялись не допустить белогвардейцев до Амударьи. Но речь, звучавшая сейчас с трибуны, не возбуждала революционный дух, а вызывала негодование подошедших тедженцев и местных рабочих. В толпе раздавались выкрики:
— Кончай!
— Долой!
На трибуну поднялся другой оратор. Он был в чесучовом костюме и, несмотря на летнюю жару, в галстуке. На глазах у него блестели стекла пенсне, на ногах — лакированные туфли. Не обращая внимания на шум и неодобрительные возгласы, он вынул из кармана расческу и начал приглаживать ею рыжеватые волосы.
