Под Каахкой завязались упорные, длительные бои. Штаб советского командования оставался в Теджене. Алеша Тыжденко все время находился в боях и только на третий день после занятия Теджена приехал в город по вызову Чернышева. Иван Тимофеевич сразу, как только Тыжденко вошел в кабинет, заметил, что тот чем-то расстроен. Поздоровавшись, он спросил:
— Что это ты, Алеша, такой невеселый? Надо радоваться победам, а ты точно на похоронах. Устал? Или, может быть, болен?
Тыжденко тяжело вздохнул.
— Нет...
— Так в чем же дело?
— Я совершил преступление.
Чернышев с удивлением посмотрел на Тыжденко: действительно, у него был подавленный вид.
— Преступление?
— Да. Такое дело — до самой смерти себе не прощу! И тебе не знаю, как теперь смотреть в глаза... Артык...
Чернышов вскочил со стула, схватил Тыжденко за плечи:
— Ты убил его?
— Не я, мои красноармейцы стреляли, но это все равно. Если б я раньше приказал прекратить огонь, он был бы сейчас вместе с нами.
Некоторое время оба молчали. Чернышов спросил:
— Убит?
— Не знаю.
— Рассказывай все.
Иван Тимофеевич сел на свое место за письменный стол. Взгляд его был задумчив.
Тыжденко рассказал, как было дело, и с болью закончил:
— У меня и сейчас еще звучит в ушах его голос: «Алеша! Алеша!» Как сейчас вижу: припадает он к гриве коня, обнимает руками его шею, а горячий конь встает на дыбы... Какой радостный был у него вид, когда он выехал к нам навстречу! Он шел к нам с открытой душой, а мы... встретили его пулей. Я слишком поздно узнал его.
— Да, жалко, — задумчиво проговорил Чернышов.— Он не был контрреволюционером. Горячая кровь толкнула его в лагерь врагов. А может быть, и моя ошибка...
— Что ты хочешь сказать, Иван Тимофеевич?
Чернышов не успел ответить. Вошел Ашир. Поздоровавшись, он с тревогой посмотрел на обоих. Иван Тимофеевич осторожно сообщил, что друг его ранен в бою, может быть, даже смертельно.
— Он ничего другого не заслужил, — твердо сказал Ашир, но сердце его сжалось от боли.
Иван Тимофеевич пытливо посмотрел на него.
— Ашир, не криви душой. Не ты ли говорил, что теперь, когда мы разделались с куллыхановцами, Артык обязательно будет с нами? Вот сейчас товарищ Тыжденко рассказал мне, что Артык пытался перейти к нам, но попал под пулю. — Он помолчал немного, затем снова обратился к Аширу: — Вот что, Ашир! Как ни опасно сейчас появляться в аулах, особенно тебе, все же надо попытаться найти Артыка.
Ашир тотчас же с готовностью поднялся со стула. Чернышов продолжал:
— Если он согласен, если найдется хоть малейшая возможность, надо перевезти его в город. В случае тяжелого ранения в ауле он может погибнуть. Так или иначе, ты узнаешь о его положении и намерениях.
Спустя полчаса Ашир, захватив с собою пакет с бинтами и медикаментами и получив от фельдшера наставления, вышел из штаба. Он решил выехать в аул после захода солнца и, чтобы скоротать время, зашел на квартиру Мавы.
Самого Мавы дома не было. Майса встретила его радостно:
— Ашир-джан! Слава богу, опять посчастливилось встретиться на родине!
Ашир пошутил:
— Разве не все равно, где встретиться?
— Нет, Ашир. Лучше родины ничего нет!
— А какое место считаешь ты своей родиной?
Вопрос Ашира заставил Майсу задуматься. Она почти забыла Мехин-Кала, где родилась и выросла. Как во сне, вспоминался ей иногда аул у подножия гор, светлый говорливый ручей, возле которого она девочкой беспечно играла и резвилась. Жизнь в семье Халназара не вызывала у нее ничего, кроме ненависти и отвращения. Но там проснулась и окрепла ее любовь, и ей поэтому хотелось сказать: «Родина моя — аул Халназара». Не зная, что ответить, она с недоумением посмотрела на Ашира.
— В самом деле, Ашир, где же моя родина?
Ашир чуть не рассмеялся, но Майса смотрела на него серьезно, и он серьезно ответил:
— Майса, родина твоя обширна: Мехин-Кала, аул Гоша, Теджен, Чарджоу... Как говорит Иван, вся советская земля — твоя и моя родина. Не гак ли?
— Да, и Мавы так говорит.
— А ты что думаешь об этом?
— Когда мы поехали в красном вагоне, а особенно, когда в Чарджоу загремело на небе и на земле, я думала, что пришел конец моему счастью. Но теперь я привыкла и к грохоту стрельбы и ко всему. По правде сказать, теперь я везде чувствую себя как дома...
В сумерках, сунув револьвер в карман, Ашир в простой дейханской одежде вышел из квартиры Мавы и двинулся знакомой дорогой.
Айна чуть не умерла от горя, когда Артыка привезли в похоронном кеджебе (Кеджеб — паланкин). Но Артык был в сознании, в глазах его светилась жизнь, и он мог даже немного говорить. Айна обрадовалась и, обняв Артыка, помогла снять его с верблюда.
Аульный знахарь приготовил лекарство и стал перевязывать рану. Пуля пробила бок, не задев кишечника, но кровоточащая рана, когда отодрали прилипшие к ней лоскуты материи, выглядела страшно. Артык терпеливо переносил боль и, чтобы не волновать Айну, мать и Шекер, при перевязке не издал ни звука. Наоборот, он даже ободрял их. Стонал он только во сне. Днем его не так мучила рана, как сознание неудачи, постигшей его как раз в тот момент, когда он был уже близок к цели и мог исправить свою ошибку. Он видел Алешу, Алеша видел его. Они даже слышали друг друга, их отделяла всего лишь небольшая открытая площадка, расстояние броска палки. Но... недаром говорится: «Беда—между бровью и глазом».
Артык не жаловался на судьбу. Во всем, что произошло, он винил только себя. «Пуля задела мне бок, — с горечью думал он, — а по справедливости она должна была ударить в сердце». Но какой-то голос твердил ему: «Нет! Тогда и в могиле ты не нашел бы покоя». И он мечтал: «Только бы стать на ноги, а цели своей я достигну!»
В долгие часы физических и нравственных мучений Артык рассказал Айне о своих сомнениях и ошибках. На рассвете, после одной бессонной ночи, он забылся тяжелым сном. Его разбудил стук копыт и ржание Мелекуша. Айна в это время кипятила за дверью чай. Она вошла и радостно сообщила о приезде Ашира. Забыв о ране, Артык поднялся на локоть.
— Ашир... Где же он? Зови его скорее сюда!
Ашир вошел, молча сел у постели Артыка и взял его за руку. Друзья впились глазами друг в друга и тут же опустили их, стараясь скрыть охватившее их волнение. На Ашира подействовало мертвенно бледное лицо Артыка. Артыка до боли взволновало то, что Ашир, советский воин, приехал навестить его.
За чаем Ашир рассказал обо всем, что слышал в кабинете Ивана, — о том, что Куллыхан оставлен в Мары и там его будет судить революционный трибунал, что Алеша Тыжденко в отчаянии, думает, что Артык убит; Иван Тимофеевич признает, что ошибся, не понял сразу намерений хромого мирзы, а теперь желает только одного: чтобы Артык выздоровел и пришел сражаться вместе с ним против белых.
Артык в свою очередь посвятил Ашира во все свои самые сокровенные думы.
— Ашир, — сказал он в заключение, — просто признать свою ошибку — этого мало. Надо понять, в чем ошибка, чтобы исправить ее... К восстанию шестнадцатого года я примкнул не ради своей выгоды, в дни
