— Кизылхан, не говори, что не слышал: двинешься с места, получишь пулю!
В руке Артыка щелкнул взведенный курок нагана. Кизылхан остановился в нерешительности. Лицо Ма-дыр-Ишана покрылось смертельной бледностью.
— Артык, — сказал он примирительно, — не делай глупостей. Вот, ей-богу!..
Глаза Эзиза налились кровью. Не в силах больше сдержать себя, он ухватился за рукоятку маузера. Артык, уловив движение, крикнул:
— Эзиз, если тебе не жаль своей жизни—убери руку!
Один из джигитов Артыка в это время подал голос:
— Артык, стреляй!
Эзиз с изумлением взглянул на сотню Артыка, точно впервые видел ее. Стало ясно, что не только Артык — вся сотня вышла из повиновения. И Эзиз задумался: не лучше ли снова пойти на мировую, чтобы потом учинить расправу над Артыком пострашнее, чем с Ата-Дяли? Подавив клокочущую злобу, он с усилием улыбнулся и сказал:
— Артык, я не стану равняться по тебе, — ты еще слишком молод, горяч. Позднее ты сам поймешь свою ошибку... Я знаю твою отвагу. Я тоже не трус. Но к чему нам радовать наших врагов? Пойми: я казнил Ата-Дяли не в отместку за Халназара, а для того, чтобы никому повадно не было помогать большевикам. Если это ошибка, давай спокойно все обсудим. Сейчас не время для сведения счетов. Я тебе прощаю. Пусть между нами все будет по-прежнему.
Увещевания Эзиза не тронули Артыка. Пока Эзиз говорил, он думал: «А что если в самом деле убить Эзиза вместе с Мадыр-Иваном и ускакать в Мары?..» —
Нo трезвый голос говорил: «Нет, без боя не обойдется. Сотник Кельхан может вступиться за них. Да и, кроме того, я обещал Ивану привести с собой своих джигитов. Это дороже головы Эзиза. Отсюда до фронта далеко: начнется свалка — не пробьемся...»
— Нет, Эзиз-хан, — сказал он, — напрасно ты хитришь и таишь свои намерения. Больше ты меня этой своей хитростью не обманешь. Я открыто и прямо заявляю тебе: мне с тобой не по пути. Я ухожу. Не советую удерживать меня: добра от этого не будет...—И, обернувшись к своим джигитам, он скомандовал:
— Кто мне друг — за мной!
Из сотни не отстал ни один, все двинулись за Артыком.
Артык не спеша ехал впереди на Мелекуше. Эзиз схватился за маузер. Он был метким стрелком, сбивал ворону на лету и не думал, что промахнется. Но Кельхан, дернув повод, встал перед ним и без стеснения предупредил:
— Эзиз-хан, воздержись: эта сотня развеет твой прах по ветру! И кроме того, нельзя с мужественным поступать трусливо.
Джигиты Артыка, обдавая Эзиза пылью, беспрепятственно уходили в сторону Мары.
Эзиз дрожал от злобы. Одно имя его наводит ужас на всех, а его вот здесь обдают пылью! Артык опозорит его на весь Теджен. А еще хуже будет, если он, собрав дейхан, начнет борьбу против него... Не имея времени на раздумье, Эзиз приказал:
— Кизылхан, Кельхан, на коней! Ведите свои сотни, сравняйте Артыка с землей!
Кизылхан, стоявший возле своего коня, нерешительно потоптался на месте. Кельхан заерзал в седле и сказал:
— Эзиз-хан, не торопись! Сейчас к сотне Артыка не подойдешь — это огонь. А если подумать, так нельзя же открывать фронт в двух местах да еще против своих. Это плохо кончится... Артык не глуп. Пораздумав обо всем, он вернется. Оставь его в покое.
Еще не владея собой, Эзиз гневно посмотрел на Кельхана:
— Значит, ты не хочешь выполнить мой приказ?
— Эзиз-хан, мои слова еще не означают, что я отвернул свое лицо от тебя... Но... как хочешь, так и понимай!
— Кизылхан!
Не успел Кизылхан отозваться, как заговорил вдруг расхрабрившийся Мадыр-Ишан.
— Хан-ага! Сказано: торопливость — от шайтана, терпение — от милосердного. Надо поступать обдуманно. Если одобришь, я напишу в штаб донесение об Артыке и его сотне как об изменниках. Пусть они расправятся с ними, как хотят. А мы давай не будем вступать в распрю с туркменами и подрывать свои силы. Ораз-Сердар сейчас же воспользуется нашей слабостью, и мы не достигнем своей цели.
Скрепя сердце, Эзиз принял совет Мадыр-Ишана и послал в штаб и командованию союзников рапорт об Артыке, обвиняя его в сочувствии большевикам.
На другой день Эзиз встретился с Нияз-беком. Тот откровенно высказал свою досаду по поводу ухода Артыка из отряда.
— Эзиз-хан, я в этом сотнике видел твою главную опору в народе, если иметь в виду дейханство. Теперь дело прошлое, но должен тебе сказать, что я имел намерение переманить Артыка в свой полк. Отважный джигит и настоящий командир, которого уважают и любят в народе. Конечно, Артык к тебе больше не вернется, но и не будет сидеть сложа руки. Такие люди не лежат в кибитке в дни борьбы. Он безусловно перейдет к большевикам. Как ты мог допустить такую оплошность!..
Слова Нияз-бека уязвили Эзиза. Слушая его, он чувствовал себя так, словно из его рук уплывает ханство. Да, если он растеряет лучших своих нукеров, ханство несомненно ускользнет из его рук.
— Ты слишком горяч, слишком тороплив в своих поступках, — продолжал упрекать его Нияз-без. — Ведь я предупреждал тебя, чтоб ты глаз не спускал с этого сотника. Жаль!..
Эзиз молча царапал ногтем землю. В тот же день Эзиза и Нияз-бека вызвали в штаб на совещание.
Продовольственное положение у белых чрезвычайно ухудшилось в эти осенние месяцы. Хлеба не хватало даже для снабжения войсковых частей. Ему и неоткуда было взяться. Интервенты обещали золотые горы ашхабадскому правительству, пока не добились подписания договора. Но как только они вступили в страну, вместо того, чтобы помогать, стали грабить ее. Генерал Маллесон вместо денег выпустил ничего не стоящие боны с печатью английской миссии. Расплачиваясь этими бонами, англичане скупали и переправляли через границу дорогие ковры, породистых коней, каракуль и другие ценности. А многолетние запасы хлопка и шерсти захватывали вообще без всякой оплаты. Ашхабадскому правительству ничего не оставалось, как взвалить все ярмо интервенции на народ.
На совещании в штабе был поставлен вопрос об обложении населения новыми тяжелыми налогами и установлении твердых цен на зерно. Эзиз неожиданно выступил против этих предложений, и сколько ему ни объясняли Фунтиков и Ораз-Сердар, что без этих мероприятий нельзя обеспечить войска продовольствием, он ничего не слушал.
— Я не для того проливаю кровь, чтобы грабить народ! — кричал он.
Сам он грабил дейханский хлеб, не платя за него ни копейки, и думал еще увеличить налоги. Его ак- аланские ямы были полны зерна, и он мог бы выгодно поставлять хлеб на армию. Твердые цены на зерно его никак не устраивали. А кроме того, он помнил указание Тиг Джонса не выдавать зерна интендантству белых, держать все запасы в распоряжении интервентов. Белое командование ничего не знало об этом.
Фунтикову не понравилось, что командующий унижается до споров с Эзизом. Он встал с места, дымя сигарой, и пренебрежительно бросил несколько слов. Мадыр-Ишан перевел Эзизу эти слова:
— Господин Фунтиков считает ненужным тратить время на споры. Он говорит: «Один Эзиз-хан ничего не значит; если большинство согласно, пишите постановление и кончайте с этим вопросом».
Эзиз вскочил с места, как ужаленный. Налитыми кровью глазами он посмотрел на отвернувшегося к окну Фунтикова.
— Ты скажи этому Пынтику, — в бешенстве крикнул он, — пусть издаст не одно, а сотню постановлений! Пусть министры всю бумагу испачкают чернилами! Но хлеб они по твердой цене не возьмут! Везде, куда достигает мое дыхание, я снесу голову с плеч всякому, кто пойдет против моей воли! Пусть это будет хоть сам господин Пынтик!
Ораз-Сердар и Фунтиков завертелись на месте. Мадыр-Ишан не нашел смелости точно передать все сказанное Эзизом и пробормотал что-то невнятное. Держа руки за спиной и важно раскачиваясь, Фунтиков
