Аллаяр-хана один эскадрон сипаев и офицерскую роту белогвардейцев. Вместо Аллаяр-хана этому отряду пришлось столкнуться с джигитами Артыка.
Оприближении отряда стало известно заранее: скотоводы с радостью сообщили, что идет помощь. Но для Артыка эти вести имели совсем другой смысл: он решил, что о переходе его в Пендинскую степь стало известно командованию белых и интервентов и что какой-то отряд брошен в погоню за ним. Путь, по которому шли индусы и белогвардейцы, пролегал между песками. Артык рассыпал по обеим сторонам дороги часть своих джигитов, а с остальными спрятался во впадине у колодца.
Рассвело. Сипаи и белогвардейцы, не высылая дозоров, двигались к колодцу плотными колоннами. Артык подпустил их на короткое расстояние и скомандовал:
— Огонь!
Около сотни ружей дали залп. Опрокидываясь вместе с конями, падая с них, охваченные паникой, индусы и белые офицеры метнулись назад. Пули подгоняли их. Джигиты Артыка, рассыпанные по обеим сторонам дороги, довершили разгром.
Артык поднял свою сотню на коней. Погоня закончилась, когда солнце находилось уже на порядочной высоте. Больше половины сипаев и белых офицеров было истреблено, два офицера взяты в плен. Многие джигиты Артыка вооружились одиннадцатизарядными английскими винтовками.
После трехдневного отдыха Артык повел свой отряд на соединение с Красной Армией. Подходя к Равнине, он выслал вперед двух всадников с белым флагом, а отряд остановил в нескольких верстах к юго- западу от станции. Советский бронепоезд молчал: ни одного выстрела не последовало. Всадники с белым флагом скрылись из глаз.
Прошло два часа, парламентеры не возвращались. Сердце Артыка наполнилось тревогой. «Неужели им не поверили, схватили их? — думал он, все больше волнуясь. — Может быть, хотят окружить нас и начать бой? Если случится такое несчастье, что мне делать? Сопротивляться, стрелять? Или же опять вернуться в пустыню, в Теджен? Нет, чтобы ни случилось, отступать нельзя. Я должен быть в Красной Армии — с Иваном, с Аширом, сражаться вместе с ними за советскую власть! Пусть убьют, но я не сделаю ни шагу назад...»
Прошел еще час.
Артыку стало душно и тесно в заросших саксаулом песках. Он решил послать еще двух джигитов. Когда они уже сели на коней, со стороны Равнины показалось пять всадников.
У Артыка радостно забилось сердце. Не выпуская из руки бинокля, он с волнением следил за приближающимся отрядом. Вот всадники спустились в ложбину, на минуту скрылись из глаз, вот снова показались, значительно ближе. Артык узнал своих парламентеров. «Кто же еще трое?» Зоркие глаза Артыка, казалось, узнали двоих.
— Ашир!... Алеша!.. — закричал он и побежал навстречу.
Три всадника с красными звездочками на фуражках подъехали к нему.
Артык ошибся. Горячее желание видеть друзей обмануло его напряженный взгляд: перед ним стояли незнакомые ему бойцы. Но названные им имена оказались лучшим пропуском.
Часа через два Артык сидел уже в штабе сводного кавалерийского отряда у комиссара Алексея Тыжденко. Рядом стояли Ашир и Мавы. Тыжденко, выслушав горячую речь Артыка, улыбаясь, сказал:
— Ну что ж, придется отправить тебя в Чарджоу, к новому нашему командующему армией. Доложишь ему, как и что, получишь назначение себе и своей сотне.
— Новый командующий! Где найти? — спросил Артык.
Тыжденко опять улыбнулся и, подмигнув Аширу, ответил:
— Тебя проводят. Да ты командующего и сам знаешь: Иван Тимофеевич Чернышов.
Глава шестнадцатая
Артык приехал в Чарджоу в сопровождении красноармейца, посланного с ним Алексеем Тыжденко, и велел немедленно вести себя к командующему фронтом.
Увидев Артыка, Иван Тимофеевич подошел к нему и крепко обнял. От радости на глазах у него даже показались слезы. Не меньше был взволнован этой встречей и сам Артык.
В кабинете в это время находился начальник штаба Меркулов. Обращаясь к нему, Чернышев сказал:
— Приход Артыка к нам я расцениваю как начало окончательного и полного присоединения к нам туркменского народа, в первую очередь — дейхан. Эзиза нельзя сравнивать с Артыком. В диких глазах Эзиза — жестокость и подлость байско-феодальной верхушки, веками угнетавшей народ. В чистых глазах Артыка — душа его трудового народа. Когда я упустил Артыка, я ночи не спал. А теперь, когда вижу его подле себя, я вспоминаю свою молодость. Я вижу, как Артык, гордо подняв голову, идет впереди закованных в цепи повстанцев, окруженный саблями царской полиции и штыками конвойных солдат. Артык для меня не рядовой человек, а герой с сердцем льва, за которым пойдут тысячи.
Артык мало понял из того, что говорил Иван Тимофеевич, но почувствовал, что разговор идет о нем и что его хвалят. Он с укором сказал командующему:
— Иван! Ты плохо знаешь туркменский обычай. Не надо хвалить человека в глаза. Похвала сбивает с толку. Ты слышал, наверно, поговорку: захваленный мальчик подол пачкает. Пусть каждый покажет себя на деле!
Меркулов кое-что слышал об Артыке. Переход его на сторону Красной Армии и он расценивал как показатель того, что авторитет партии большевиков среди дейханской массы растет.
Офицеры, захваченные в плен Артыком, сообщили много ценных сведений о планах белых и интервентов.
Когда долгий разговор о фронте, об интервентах и бандитско-белогвардейских формированиях был окончен, Артыку предложили отдохнуть. Но он стал просить, чтобы ему немедленно дали назначение и отправили на фронт. Он горел нетерпением показать свою отвагу в рядах Красной Армии. Тогда Чернышев и начальник штаба приняли решение назначить Артыка командиром Туркменского кавалерийского полка, а комиссаром этого полка — Алексея Тыжденко.
Переход Артыка на сторону Красной Армии радовал всех. Но радость самого Артыка была несколько омрачена в первые же часы пребывания его в штабе Красной Армии. Он узнал, что Куллыхан, по приговору Революционного трибунала, расстрелян, но другой его враг, бывший волостной Ходжамурад, почему-то оказавшийся в тылу Красной Армии, работает в интендантстве фуражиром.
Артык обратился к начальнику штаба:
— Товарищ, я прошу назначить переводчиком в мой полк Ходжамурада.
Иван Тимофеевич незаметно подмигнул Меркулову, который плохо понял, чего хочет Артык, и мягко ответил ему:
— Мы же назначили тебе комиссаром Алексея Тыжденко. Он будет тебе и переводчиком.
Но Артык продолжал настаивать:
— Может быть, Ходжамурад страдает там от одиночества. Если он будет в моем полку, среди туркмен, у него веселее станет на сердце.
— Артык, сейчас не время мстить, — строго заметил Иван Тимофеевич.
Артык возразил по обыкновению резко:
— Так зачем же вы деретесь с меньшевиками? Почему бы вам не помириться?
— Мы воюем с ними не из мести.
— Я тоже хочу расправиться с Ходжамурадом не за свои обиды. Он — враг всего народа. В нашем ауле у Халназар-бая не было более верной собаки, чем Ходжамурад. Разве ты об этом не знаешь? Чем он лучше хромого мирзы, которого вы расстреляли?
— Куллыхан совершил тяжелое преступление уже при советской власти. А Ходжамурад похож теперь на человека, у которого осталось одно на уме: «Побившего меня пусть бог накажет!»
— Это он сейчас такой. А чуть скопится у него жир в курдюке, он не сжалится ни надо мной, ни над тобой. Пока не убьешь змею — не избавишься от нее.
