Меркулову стали ясны отношения между Артыком и бывшим волостным. Он объяснил Артыку, что если за Ходжамурадом имеются преступления против народа, следует сообщить о них в Ревтрибунал, и его привлекут к ответственности.
— Наши судьи строги и справедливы, — сказал он при этом. — Ваш волостной за все ответит. Но если я сейчас выдам тебе его, нас за это советская власть не похвалит.
Артык подумал немного и сдался:
— Ладно. Но пусть он не попадается мне на глаза. Если увижу его, не смогу сдержаться.
Чернышев, едва заметно улыбнувшись, переглянулся с начальником штаба и, пригласив с собой Артыка, пошел из штабного вагона.
— Буду твоим нукером, — сказал Артык, выходя на перрон, и зашагал рядом с командующим, плечом к плечу.
На станции кипела жизнь. Около депо стояло десятка полтора паровозов, из их труб клубами валил густой черный дым. По путям сновали, пронзительно насвистывая, маленькие маневровые паровозы, около них с флажками в руках суетились сцепщики. Красноармейцы из эшелонов, стоявших на запасных путях, бегали с котелками за кипятком или за обедом на кухню. Из некоторых вагонов доносились звуки гармошек, песни. Артык внимательно наблюдал за всем происходящим. Когда вышли на городскую улицу, стали попадаться люди в пестрых халатах и синих чалмах. По лицу они походили на туркмен, по одежде — на бухарцев.
Иван Тимофеевич предложил навестить Мавы, жившего недалеко от вокзала.
Мавы не было дома. Майса обрадовалась Артыку, как родному брату. Она не знала, куда и усадить его, чем угостить. Стала расспрашивать об Айне, Шекер, Нурджахан. Но у нее не повернулся язык спросить о семье Халназара. Она только спросила, улыбнувшись:
— А как живет Атайры-гелин?
Ей было известно, что в ауле не любят невестку-фалангу, но сама она никогда не забывала заступничества Атайры-гелин перед Халназаром.
Артык с удивлением смотрел на Майсу и не узнавал в ней прежней забитой мехинки. У нее ничего не осталось от былой застенчивости. Она и на мир смотрела теперь как-то иначе. Наблюдая за ней, Артык особенно ясно видел, что значит для человека свобода. Ей никто не мешал теперь думать и поступать так, как ей заблагорассудится. Она уже сняла свой яшмак, вдвое уменьшила тяжелый борык и, пожалуй, кое в чем опередила Айну. Артык понял: это влияние города. Когда Майса взяла на руки проснувшегося ребенка, Артык попросил:
— Майса, дай-ка сюда Джерен!
Майса изумленно взглянула на него:
— Откуда ты знаешь, что ее зовут Джерен?
— Раз она родилась от Мавы и Майсы, какое же еще имя ей лучше подойдет?.. — пошутил Артык. — Она будет вольной степной козочкой!
— Нет, тебе, должно быть, Иван сказал!
Иван Тимофеевич отрицательно покачал головой.
— Я сам не знал, как ее зовут.
Майса вдруг вспомнила:
— А! Это Мавы тебе сказал, Мавы! А Бабалы растет? Хорошенький?
— Он лежит на спинке и копытцами лягает звезды.
Покачивая Джерен, Артык опять пошутил:
— Майса, ты хорошенько ухаживай за Джерен. Вырастет — я возьму ее в невестки.
— Когда она вырастет, ты и знать нас не захочешь.
— Почему это?
— Скажешь, что она волосата, смешанной крови, дочь бывшей рабыни, байской наложницы... Да мало ли найдется причин?
— Сама же ты говорила, что больше нет ни рабынь, ни наложниц!
— Со старым не скоро покончишь.
— Будь покойна, они и слушать стариков не захотят. Бабалы, может быть, женится на бухарке, а Джерен выйдет замуж за русского.
— Ах! За русского?
— Что ты ахаешь? То ты выдаешь себя за большевичку, то боишься, что русские будут жениться на туркменках.
— Да нет, все же будет не так. Можно же найти равного себе и того, кто говорит на одном с ним языке.
— Погоди, ты и сама не сумеешь разобраться, какой у них будет язык.
— Ой, Артык, что ты говоришь!
— Я жалею, что не знаю русского языка. Да и ты, должно быть, жалеешь. Даст бог, как только Бабалы сможет держать в руке карандаш, мы увидим его в русской школе.
Иван Тимофеевич, не вмешиваясь в горячий разговор, только слушал и, покручивая седеющий ус, весела улыбался. А у Артыка при воспоминании о сыне болезненно сжалось сердце. Айна, Шекер, мать — все предстали перед его глазами. Может быть, Айна все ночи не смыкает глаз, а мать льет слезы? Шекер, может быть, заболела, тревожась за судьбу брата? Правда, перед отъездом в Ак-Алан Артык предусмотрительно перевез семью в другой аул. Но что, если Эзиз уже разыскивает семьи перешедших на сторону большевиков и расправляется с ними?.. Артык глубоко вздохнул, напуганный этой мыслью. Он старался не выдавать своего волнения, но был вне себя. Неизвестно, когда он вернется домой, да и вернется ли? А так хотелось вернуться победителем, со славой!..
По дороге к домику, где жила Анна Петровна, Артык попросил Чернышова:
— Иван! Говорят, тут неподалеку Амударья. Пока я здесь, покажи мне ее.
Чернышов привел Артыка на берег великой реки.
Желтоватая вода струилась, вся в движении всплесков, — нельзя обнять взглядом ее просторов. Не было видно конца железного моста, верх которого построен, как шатер. Из чрева моста, как из норы, с шумом выбежал поезд. Как он не обрушится? Каждый столб под мостом — как каменная кибитка. Вспомнив, как дрожат аульные мостки через неширокие арыки, когда проходят по ним верблюды с поклажей, Артык с восторгом воскликнул:
— Молодец строивший тебя мастер!
А потом, совсем неожиданно для Чернышова, задумчиво глядя на мест, заметил:
— Мы считаем, что от русского царя исходило все черное. А ведь и у него были дела великие.
Иван Тимофеевич понял, что хотел сказать Артык, и возразил:
— Да не русский царь его строил!
— А кто же?
— Русские ученые, инженеры, рабочие.
— А кто их учил?
Иван Тимофеевич похлопал Артыка по плечу:
— Артык, ты правильно думаешь. Если бы не пришли сюда русские, не было бы и этих мостов, не было бы школ, заводов, всей этой, правда небольшой, культуры и вы, наверное, продолжали бы жить аламанами. А может быть, сюда пришли бы англичане, и ты не смел бы пройти мимо своего господина со стороны солнца. Все это верно. Русский народ шагнул дальше, он не захотел мириться с цепями капитализма, он решил сам строить новую жизнь, без капиталистов, помещиков, баев, — такую жизнь, где не будет угнетения человека человеком. Поэтому он и сверг сначала царя, а затем и всех угнетателей, всех, кто привык жить чужим трудом. Я думаю, что ты теперь и сам почувствовал, что такое советская власть — власть рабочих и дейхан. Два года тому назад ты был бы несказанно рад освободиться от притеснений Халназар-бая, — теперь ты стремишься освободить весь туркменский народ от всех баев и ханов. Вот дай только покончить с врагами, и ты увидишь: свободный народ при советской власти будет вершить великие дела; они будут куда более величественны, чем даже этот красавец-мост...
Артык продолжал задумчиво глядеть на мост, на широкую реку.
От Амударьи во все стороны расходились каналы, каждый не меньше Тедженки. По реке плыли лодки
