ночные рейнджеры.
– В яблочко! – отметил я. – Он лишь чуть-чуть осветил свой товар, чтобы тот не сразу бросился в глаза…
– Но при этом хотел, чтобы он попал в более прохладное место как можно быстрее. Не хотел, чтобы товар испортился.
– Кто увидит найденное тело? – Мне нужно было, чтобы это прозвучало вслух.
Гарри принялся называть всех участников, загибая пальцы.
– Появятся копы. Появится медэкспертиза. Появятся криминалисты. Спецы по отпечаткам. Техники. Детективы. Водители «скорых». Прохожие.
– Тело попадает в морг…
– Сопровождающие. Патологоанатомы. Доктор П. Еще ребята из судебной экспертизы. Копы. Затем уже народ, занимающийся погребением. Похоронное бюро.
– Возможно, убийца передает послание кому-то в этой цепочке, Гарри. Я думаю, мы можем вычеркнуть отсюда прохожих, дежурную смену пожарных и персонал «скорой помощи». Все они – публика случайная. Как и погребальная команда.
– Остается морг и криминалисты. И еще мы с тобой Я сложил ладонь лодочкой и поднес к уху.
– Ты слышишь, Гарри?
Он щелкнул по стеклу бокала.
Глава 20
– Я начала пить, когда умер мой брат. Два года назад. Я имею в виду, пить серьезно. Мне всегда это нравилось, с самого первого раза, когда я в шестнадцать попробовала пиво. Я чувствовала себя от этого… ну, не знаю… умной, что ли. Я получала степени и все делала правильно, но всегда чувствовала себя тупой. Как будто я всех обманывала.
Мы с Эйвой медленно брели по берегу. Полночь, вокруг никого, только мы вдвоем, да еще волны и легчайшее дуновение ветерка. Сухой песок шелестел под ногами.
– Твой брат… – сказал я. – Ты как-то упоминала о нем. Лонни?
– Лейн. Он был на четыре года старше меня. Я звала его Дымок. Это было ласкательное имя, специально для него, потому что он передвигался очень мягко и бесшумно. Я сижу на крыльце, читаю книжку, а он подплывает, показывает на облако и начинает описывать то, что видит в его формах…
Она начала говорить сразу же, как только я вошел, – поток разрозненных мыслей, которые объединяло лишь то, что она хотела выпустить их наружу. Я чувствовал, что она хочет поговорить о своем пристрастии к выпивке, отделить эту проблему от себя и рассмотреть со стороны. Ей хотелось понять, как заземлить себя, когда в голове шипит и обжигает черная молния, как безопасно направить ток в землю.
– Мы могли просидеть с ним полдня, рассматривая облака. Или я могла смотреть, как он рисует…
Мы направились назад, к моему дому, по волнам дюн.
– Сколько себя помню, он всегда был художником – не ребенком, который занимается искусством, а именно художником. Он поражал людей глубиной видения и мастерством. У меня дома шесть его картин.
Я вспомнил прекрасно выполненные абстрактные полотна на стенах ее дома – контролируемые вспышки цвета и радости.
– Я видел их. Нет, не так: меня тянуло к ним.
– Ты о той, возле кушетки? Красное с золотым и с зеленым? Она называется «Вороны». Большинство видят в них просто грязных черных птиц, а Лейн видел глубже, видел их красоту. Это касалось и меня, и я чувствовала это, когда он был рядом. Он часто звонил мне или даже приходил, когда я была в школе. Благодаря ему я жила… Я чувствовала себя полной жизни.
– Как он умер?
Эйва остановилась. Позади нее, где-то далеко на пляже, я видел летающие звезды. Подростки жгут бенгальские огни, скоро четвертое июля.
– Он покончил с собой, – сказала она. – Оказалось, что он долгие годы ходил к психиатру. Депрессия. Это разорвало мою семью на куски.
Я следил за искрящимися огоньками и молчал.
– Я вспоминала время, когда он казался таким счастливым, таким живым… Но это уже было в нем – этот ментальный рак, чудовище со щупальцами, которое продолжало расти, пока не оторвало его от меня, от нашей семьи, от всего на свете. Это был первый раз, когда я почувствовала себя страшно одинокой. Моя злость обернулась пьянством Я взяла в школе отпуск и целый семестр пила. Больная, низкая пьяница… В школе знали о Дымке, о Лейне. Они думали, что я просто беру передышку, чтобы справиться с горем.
Я положил ей руку на плечо.
– Ты это и делала. Только неправильно.
– Когда я начала работать здесь… не было Дымка, чтобы позвонить мне ночью, не было никого, кто сказал бы, что у меня все будет хорошо. У меня был плохой день с доктором Пелтье, я должна была поехать домой и выпить… Как вдруг наступило утро, я оказалась на диване, а на кухне стояла пустая бутылка. Я боролась с этим до выходных, а потом опять почувствовала одиночество. Потом мне было очень стыдно, что я… – Она опустила голову. – Черт возьми, Карсон, у меня ведь степень доктора медицины, а я не могу хотя бы как-то объяснить себе собственную склонность к алкоголю! Пить для алкоголика – в высшей степени иррациональное действие. И тем не менее, при всей своей научной и логической подготовке, я пила. Полный абсурд.
Мы стояли и смотрели, как бенгальские огни разбрасывают серебряные искры, пока всё не погрузилось в темноту. Мы направились к дому. Сквозь шум моря я услышал музыку: труба Луи Армстронга выводила мелодию «На Алабаму упали звезды». На подъездной дорожке в своем стареньком красном «вольво» сидел Гарри и посасывал из бутылки пиво. Он услышал наши шаги и убавил звук.
– Прости, если помешал, Карс, но я хочу обсудить с тобой пару вопросов.
Пока мы поднимались по ступенькам, я старался вести себя непринужденно.
– Гарри, это Эйва Даванэлле, Эйва, это Гарри Наутилус.
– Мы уже встречались пару раз на вскрытии, – сказал Гарри Эйве.
– Вероятно, я была не самой приятной компанией. Простите.
– Я этого не заметил, доктор. Я стараюсь держаться от бойких девушек подальше.
Мы зашли в дом. Эйва нашла книжку, взятую у анонимных алкоголиков, и сказала, что пойдет читать. Гарри уселся на диван, хлопнув ладонями по коленям.
– Ей лучше, Карс? – спросил он, когда дверь за Эйвой закрылась.
– Она истощена, еще очень слаба, но сегодня вечером хоть немного выговорилась. Что привело тебя на мой берег, дружище?
Гарри хмуро взглянул на чай со льдом, который я поставил перед ним.
– А есть что-нибудь покрепче, Карс?
– В багажнике.
– Я сейчас точно пропустил бы глоток виски.
Я сходил к стоявшей под домом машине и принес «Гленливет».[24] Я держал в руках бутылку и вспоминал, как рылся в машине у Эйвы и нашел водку. Сейчас я стоял внизу, под своей спальней и слышал шаги Эйвы над головой.
Моя хижина на сваях, висящая над островом…
Наступал отлив, волны тихонько шелестели уже в ста метрах отсюда. Я слушал, как Эйва мягко ступает по деревянному полу, и надеялся, что мое маленькое убежище сможет стать местом, где она найдет уют. Что оно сделает для нее то же, что в свое время сделало для меня.
На первом году обучения в колледже, устав от бесконечных вопросов «А имеете ли вы какое-то отношение к…» и необходимости лгать в ответ, я сменил фамилию с Риджеклифф на Райдер. Я взял это имя у Алберта Пинкхэма Райдера, художника девятнадцатого века, на чьих самых известных картинах были изображены люди в маленьких лодках на темных вздымающихся волнах. Смена фамилии была только одним из множества изменений, которые были направлены на то, чтобы как-то разрушить тот неподдающийся разрушению факт, что я являюсь сыном садиста и братом человека, который убил пятерых женщин.
