II
– Как это ты на мне очутился? – спросил у мундира Фердинанд, когда они остались одни.
– О, это длинная история, – пробасил в ответ мундир.
– Расскажи хоть в двух словах, – попросил Фердинанд, который обожал слушать истории.
– Сядем где-нибудь, – произнес мундир, – стоя неудобно рассказывать.
– Прошу… – ответил Фердинанд, указывая на большое глубокое кресло. Тебя это кресло устраивает?
– Пожалуй… – отозвался мундир. – Итак, сядем.
И они сели в одну и ту же секунду. Хотя, по правде сказать, на какую-то долю секунды мундир уселся раньше Фердинанда, по той причине, что мундир был снаружи, а Фердинанд внутри.
– Как я на тебе очутился?.. – заговорил мундир, удобно расположившись в кресле. – Насколько я припоминаю, такой именно вопрос задал ты мне в начале нашего разговора…
– Да, – ответил Фердинанд. – Это меня очень интересует.
– То, что я очутился на тебе, а не на ком-нибудь другом, является всего лишь стечением обстоятельств, – сказал мундир. – Просто я случайно напялился на тебя, вот и всё, понятно?
– То есть как 'напялился'? – не удержался от вопроса Фердинанд.
– Видишь ли, – заметил мундир, понижая голос, – уже много лет живу я в музее. В музее приходится скучать, и вот, чтоб немного проветриться, я выхожу время от времени в город. Но поскольку я мягкий, гулять сам по себе я не могу, и я ищу всегда попутчика, который меня носит…
– Начинаю догадываться, – протянул Фердинанд.
– Разумеется, я стараюсь напялиться на кого-нибудь посимпатичней. Я думаю, ты знаешь и сам: лучше путешествовать с кем-нибудь симпатичным…
– Ещё бы, – согласился Фердинанд.
– На этот раз я напялился на тебя, ты показался мне симпатичным, и это всё. Кроме того, я очень удачно тебя облегаю, что тоже имеет немалое значение. Иначе говоря, я на тебе красуюсь.
– Я очень рад, – поспешно проговорил Фердинанд, который, как многие из нас, радовался, услышав про себя приятное слово.
– Прошу тебя только об одном: вынь руку из моего кармана, – заметил мундир. – Когда руку держат в кармане, карман оттопыривается, и вид теряется.
– Вынул, вынул, – послушался друга Фердинанд. – Интересует меня ещё одно, мой дорогой мундир…
– Да, да…
– Один ли ты на свете или у тебя есть родственники?
– Мои родственники, дорогой Фердинанд, разбросаны по разным музеям. Мой отец, который погиб много лет назад от нападения этой проклятой моли, тоже был генеральским мундиром…
– А мать? – спросил Фердинанд, чьё любопытство росло.
– Моя мать была платьем одной генеральши.
– А мать жива?
– Жива. Должен тебе сказать, она хорошо сохранилась. В прошлом году её омолодили с помощью операции, и, надо признать, выглядит она сейчас восхитительно.
– Ты с ней где-то встречался?
– Нет, – ответил мундир. – Вот уже много лет, как мы не виделись. Но мне показали её последнюю фотографию. Директор моего музея получил её от директора того музея, где хранится моя мать. Мне довелось также видеть одного из моих прапрапрапрадедов, который был гусарским панцирем, а также одну из моих прапрапрапратёток, которая прославилась как старинное японское кимоно.
– Она была японка? – заинтересовался Фердинанд.
– Ничего подобного. В юности она была великолепным бальным платьем с длиннейшим шлейфом, на много метров. Но её похитили японские пираты и перешили на кимоно.
– Это ужасно! – посочувствовал Фердинанд.
– Отнюдь, – возразил мундир. – Моя прапрапрапратётка чувствует себя замечательно и очень довольна.
– К чему не привыкнешь, – отозвался Фердинанд. – Должен, впрочем, заметить, что о японцах я знаю очень мало: всегда такие замкнутые, подтянутые, застёгнутые…
– Застёгнутые?..
– Да, застёгнутые… На все пуговицы.
– Пуговицы!!! – застонал мундир. – Спасибо, что напомнил!
– О чём?
– О пуговицах! О двух пуговицах!
– Я говорил о всех пуговицах.
– А мне припомнились две, – пояснил мундир и шёпотом добавил: – Проигрался я, страшно проигрался…
– Что же ты проиграл?
– Две пуговицы. Посмотри.
Сказав так, мундир оттопырил два ряда золотых, горящих, словно крохотные солнца, пуговиц. В одном ряду не хватало пуговицы внизу, в другом – наверху.
– Видишь?
– Вижу, – ответил Фердинанд.
– Отец с матерью всегда мне твердили: не играй в пуговицы! Но я неисправим. Стоит мне только увидеть, что где-то играют, никак не удержаться. Вот и сегодня… Как только вышел из музея, увидел мальчишек, которые играли в пуговицы, остановился, стал смотреть…
– Я тоже люблю…
– Что 'люблю'?..
– Стать так и посмотреть.
– Ещё бы! Каждый любит. Смотрел я, смотрел, потом подумал: 'А что, если рискнуть разок-другой, одна пуговица, в конце концов, погоды не делает'. Поставил и проиграл. Потом ещё, и ещё проиграл… Ты погляди, какой у меня теперь вид!
– В самом деле, – согласился Фердинанд.
– Если на мундире не хватает даже полпуговицы, это бросается в глаза, простонал мундир.
– Ты прав. На обыкновенном костюме пуговица не такая важная вещь, но на мундире…
– В том-то и дело! Не могу ж я в таком виде вернуться в музей…
– Не можешь, – подтвердил Фердинанд.
– Надо что-то предпринять…
– Надо, – снова поддакнул Фердинанд.
– Но что?
– Думаешь, я знаю?.. – произнёс Фердинанд и почесал в затылке. – Если не отдадут по-хорошему, мы их покусаем!
– Ты забываешь, что зубов у мундира нет.
– Зато у меня есть, – заверил своего друга Фердинанд. – Хватит на нас обоих. Вот увидишь, сразу отдадут.
– Мы не имеем права действовать таким образом, – возразил мундир. – Раз выиграли, значит, выиграли. Я сам виноват… Зачем полез играть?
– Тогда никакого выхода я не вижу.
– Выхода… Выход есть.
– Какой?
– Надо поискать по городу…
– Поискать?..
– Да, поискать…
