стремительно несла баркас к Корли. — Наконец
В ту ночь я уснула, лелея в сердце надежду увидеть их.
Едва рассвело, начал накрапывать дождь, который то прекращался, то снова начинался — и так все утро. Наше прибытие в Корли было приветствовано ливнем. Ветра и дождя нам с лихвой хватало, чтобы за полчаса почувствовать себя на нашем речном суденышке чрезвычайно неуютно. Все прочие попутчики жались друг к другу под прикрытием парусинового навеса. Юношей мутило, да и старшие их сотоварищи были уже недалеки от этого.
Как-то неловко в этом признаваться, но мне, насколько припоминаю, было хорошо. Я стояла на палубе и держалась за леер, запахувшись в свой плащ и набросив сверху кусок просаленной парусины, вдыхая запах Корли вместе с брызгами дождя, — и неслась по бурным волнам, словно на скачущей галопом лошади. Уже несколько дней подряд мимо нас то и дело проплывали многочисленные деревушки, встречавшиеся все чаще и чаще; последние же полчаса жилища по берегам реки тянулись уже непрерывно. Вот мы миновали кучку небольших лодочек — и наконец на гребне своих волн Кай вынесла нас в корлийскую гавань.
Едва взглянув, я изумленно ахнула и в полном потрясении отвела взгляд.
Потому что прямо передо мной расстилалась необъятная водная гладь.
Я высмеяла сама себя, стараясь обрести некое подобие смелости, и вновь повернулась лицом к морю, дабы увидеть, что же меня ждет.
Вода. Повсюду, куда ни кинь взор, — вода. Справа и слева от себя я видела небольшие выступы суши, но прямо передо мной вода, казалось, простиралась до бесконечности. Отпрянув от леера, я вся съежилась. Я была вогнана в трепет. Мне захотелось спрятаться в трюм перед лицом этой необъятности: она казалась живой, словно под темными водами скрывалось некое громадное существо, дыхание которого было под стать его таинственной сущности, — это просто невозможно передать словами.
Я твердо уверена, что заставить себя вновь посмотреть на море — а это был всего лишь узкий залив корлийской гавани — явилось для меня самым тяжелым испытанием из всех, которым я прежде подвергалась. Все истории, в которых хоть как-то упоминается мое имя, — правдивые или вымышленные — совершенно умалчивают о том, что, когда я впервые узрела море, один лишь вид его мигом обратил меня в перепуганное, дрожащее и жалкое существо: сжавшись и ища защиты за леером маленького речного суденышка, я в ужасе отводила взгляд от этой глубокой, необъятной и неведомой мне доселе бесконечности.
С глухим стуком мы пристали к небольшому причалу, подобному двадцати таким же причалам вокруг. Все еще шел дождь.
Джосс нагнулся и прокричал остальным, сидевшим в трюме под палубой, что мы прибыли. Пятеро моих спутников выбрались из трюма под дождь и выглядели недовольными. Брюзжа, собирали они свои вещи и, не переставая ворчать, покинули баркас, который был для нас домом в течение трех недель. Джосс сумел со всеми вежливо попрощаться.
Я подождала, пока все сойдут на берег, решив не спеша собрать и тщательно увязать свой нехитрый скарб. Я поднялась по ступенькам трапа, таща за собой узел, после чего, крякнув, взвалила его на плечо и подошла к Джоссу, стоявшему спиной ко мне.
Сделав для смелости глубокий вдох, я приблизилась к нему и положила ладонь ему на руку. Моросящий дождь шел почти бесшумно, словно давал мне слово, и я негромко произнесла:
— Джосс, я всю жизнь мечтала покинуть дом и пуститься странствовать, но прежде у меня не было такой возможности. Я очень тебе благодарна за то, что ты привез меня сюда, даже если ты и прав, горя, что я иду навстречу собственной гибели. Но нельзя взваливать на себя бремя ответственности за каждого, кто примыкает к листосборцам.
Он стряхнул мою руку, однако не повернулся.
— Я не похожа на твоих отца и брата, Джосс. Я не ищу богатства, которое сулят лансиповые деревья. Я намерена пообщаться с драконами, если только у меня получится, и узнать, отчего они не живут вместе с нами, и попробовать убедить их переменить свое мнение о людях.
— Ты взялась за дурацкую затею, Ланен, — сказал Джосс, обращаясь словно бы к морю.
— Стало быть, такая затея как раз по мне, — ответила я со смехом. — Хотя бы пожелай мне доброго пути.
— Ты сама выбираешь себе путь, добрый или дурной, и мои пожелания не имеют значения
Я вздохнула.
— Тогда прощай, Джосс Лодочник, — сказала я с грустью. — Да хранит тебя Владычица.
— И пусть же проведет она тебя по твоему пути, и в конце его пусть примет тебя спокойная гавань, Ланен Маранова дочерь, — ответил Джосс. Лицо его по-прежнему было обращено к морю, а на меня смотрела лишь мокрая от дождя спина. — Я не стану посылать проклятие этому кораблю, ибо он понесет тебя и твои мечты. Прощай же, Ланен, и пусть ветер и волны щадят тебя.
Я сошла на причал, удивляясь, насколько тяжелой кажется мне моя поклажа, и с изумлением обнаружив, что земля подо мною будто раскачивается из стороны в сторону, подобно воде. Я посмеялась сама над собой и, перекинув свою длинную мокрую косу через плечо, отправилась в самое сердце гавани. Позже я узнала, что среди мореходов когда они надолго расстаются друг с другом, не принято провожать товарища взглядом. Спустя годы он рассказал мне, что был готов умолять меня остаться, поскольку я была единственной, к кому он за долгие годы ощутил доверие, но он знал, что я влекома своей мечтой и не останусь ради случайно обретенного товарища. Я же, в полном неведении и с легким сердцем, едва ли не приплясывала, следуя вдоль пристани и ища глазами корабль листосборцев.
Глава 6ИЗ КОРЛИ — В МОРЕ
Корлийская гавань раскинулась подле устья великой реки Кай, собирающей в себе воды со всех уголков Колмара, смешивая их в восхитительном шумном беге и стремительным потоком выплескивая их в залив. Теплое и быстрое южное морское течение, омывающее побережье, уносит прочь наносы ила, оставляя гавань чистой, — издавна она служит местом встречи купцов и корабельщиков. Старинная поговорка «Хочешь что-то узнать — отправляйся в Корли» идет от купцов и торговцев, которых на пристани полным-полно круглый год, их сопровождают образы и запахи дальних стран. (Вторая часть поговорки гласит: «Хочешь узнать все — отправляйся в Сорун». Тут уже имеется в виду Безмолвная служба, расположенная в Соруне, к услугам которой, однако, можно прибегнуть и в любой части Колмара, если Соруна на то недостаточно. Говорят, что за серебро у них можно получить любые необходимые вам сведения, но об этом в другом месте.)
Корли славится неслыханным разнообразием товаров, свезенных сюда со всех королевств, с чем не сравнится даже ярмарка в Илларе; однако не только из-за этого о Корли знают во всех уголках Колмара. Ведь именно из Корли огромные купеческие корабли отплывают на северо-запад, чтобы пересечь море и добраться до Драконьего острова. Там растет дикий лансип: говорят, что на острове целые леса этих деревьев, однако больше они нигде не растут. Крошечные семена или саженцы, что в прошлом мореходы пытались привозить с острова, не приживались: деревца засыхали и гибли, семена не всходили.
Не обладай лансип столь чудотворной силой, никто и не помышлял бы об этом смертельно опасном плавании. Даже слабый настой лансипа — прекрасное средство против множества недугов, от головной боли до сердечных мук; если же из него приготовить крепкий напиток, сила его способна вернуть потерянные годы. Рассказывают об одном баснословно богатом купце, который на седьмом десятке лет скупил за раз весь сбор лансипа до последнего листочка и выпил весь сок, что был извлечен из него. К этому купцу постепенно снова вернулась зрелость, а потом и молодость; так продолжалось, пока он не выпил последние остатки лансипа. Его обнаружили мертвым: он умер от потрясения, хотя тело его выглядело как у юноши, которому едва перевалило за двадцать.
Когда же листосборцы находили на деревьях плоды (что бывало редко), их доставляли в Колмар с величайшей бережностью, как наибольшую драгоценность, ибо плоды эти, если их очистить от горькой кожицы и съесть, способны были исцелить любые раны, и разве что смерть была неподвластна их чудодейственной силе. Говорят, что корабли листосборцев всегда снаряжались несколькими купеческими гильдиями, что, разумеется, приносило самым знатным представителям купечества несметное богатство.
Тем не менее, несмотря на щедрые посулы купцов (листосборцам платили серебром, равным по весу
