— Убери свои лапы от нее, ты, одноногий калека! — рявкнул он. — Тебе придется подождать своей очереди — точно так же, как и всем нам. Лично я не видел ни одной белой женщины на протяжении тридцати недель. А если ты слишком спешишь, то удовлетвори себя пока своими же собственными грязными ручонками. Судя по всему, от той маленькой штучки, которая у тебя имеется ниже пояса, в этом заведении все равно будет не слишком много пользы.
Эта реплика артиллериста вызвала взрыв хохота среди стоявших рядом солдат. Пока Матц задыхался от ярости, Шульце смерил артиллериста холодным взглядом.
— Тебе известно, к кому ты обращаешься, ты, взбесившийся трубочист? — осведомился он с ледяной вежливостью. — Если нет, тогда я просвещу тебя. Ты разговариваешь с шарфюрером лучшего батальона лучшей дивизии Ваффен-СС. А именно, батальона «Вотан» из состава дивизии «Лейбштандарт Адольф Гитлер»!
На артиллериста это заявление не произвело ровным счетом никакого впечатления.
— Я хотел бы тебя кое о чем спросить, — обратился он к Шульце.
— Пожалуйста, спрашивай.
— Я хочу знать: твоя мать была девственницей или нет, когда родила тебя? — спросил артиллерист с усмешкой. — Или же тебя нашли под капустным листом?
Его острота вызвала новый взрыв бешеного хохота со стороны скучающей солдатни. А у блондинки, смеявшейся до слез, правая грудь все-таки вывалились из ее неглиже. Солдаты одобрительно засвистели, приветствуя это зрелище восторженными криками.
Шульце с трудом дождался, когда наконец уляжется весь этот хохот и радостные вопли. Когда в гостиной стало тише, он взорвался.
— Встань прямо! — рявкнул он, точно они находились на батальонном плацу. — Расправь плечи и подтяни свое отвисшее брюхо! Держи свою челюсть как следует! Держи голову прямо! Ты разговариваешь с унтер-фюрером[7] СС, невежа!
— Ах ты, помойная утроба, — усмехнулся артиллерист.
— За эти несносные слова, солдат, я отрежу тебе задницу, — пообещал Шульце, вспыхивая. — Грязный вонючий пердун!
Но прежде чем Шульце успел врезать усмехающемуся артиллеристу, Матц резко дернул вверх свой протез и попал артиллеристу точно между ног. Несчастный издал душераздирающий вопль и рухнул на колени. Шульце с размаху опустил свои закованные в гипс руки на его затылок, и артиллерист беззвучно упал лицом в ковер.
Победно ухмыляясь, Шульце провез инвалидное кресло с Матцем через импровизированный коридор, который образовали расступавшиеся на их пути другие солдаты. При этом он милостиво кивал то налево, то направо — ни дать ни взять фюрер во время появления на партийном съезде в Нюрнберге.
Их путь преградила хозяйка борделя. Необъятная грудь, казалось, подпирала ее двойной подбородок.
— Вот это вещь! — восторженно протянул Матц, не сводя глаз с ее бюста. — Это же настоящее чудо инженерного искусства! Это даже более грандиозное сооружение, чем мост через Рейн в Кельне.
Шульце также с неприкрытым восхищением обозрел монументальные формы мадам.
— Так и съел бы все это мясо… и гарнира не нужно, — восторженно выдохнул он.
На хозяйку борделя эти реплики не произвели ровным счетом никакого впечатления.
— Что это вы, интересно, делаете в моем заведении со своей гребаной инвалидной коляской? — грозно осведомилась она. — За это вам, черт побери, придется заплатить дополнительно! — она сделала весьма выразительный жест своей унизанной множеством колец пухлой рукой. — Заплатите за коляску, и тогда я разрешу вам поставить ее где-нибудь в уголке и посмотреть на моих девочек.
— Ну-ка, покажи ей, что мы припасли, Матц, — бросил Шульце.
— У нас есть для вас кое-что получше денег, мадам, — с энтузиазмом откликнулся Матц и, засунув руку в ящичек, который располагался под сиденьем его инвалидной коляски, принялся выуживать оттуда вещи, которые приятели прихватили с собой, покидая госпиталь «Шарите». — Три банки мясных консервов, блок сигарет, кило крупы и — вот, смотрите. — Он поднял высоко вверх маленькую бутылочку с маслянистым содержимым коричневого цвета. — Сок радости.
— Морфий? — ахнула женщина. Ее зрачки сузились. Как и все, кто жил в Берлине в третий военный год, она прекрасно знала, что на черном рынке бутылочка морфина стоила целое состояние. Ведь немецкая столица была теперь переполнена калеками всех сортов — и мужчинами, и женщинами, — которые существовали только от инъекции к инъекции и были готовы отдать за временное избавление от своих страданий любые деньги.
— Именно морфий, — подтвердил Шульце. — Теперь все улажено, не так ли, мадам?
Так оно и было. Не более как минуту спустя парочка лучших девиц мадам, австрийские двойняшки Митци и Герди, повели друзей наверх в самые роскошные апартаменты заведения.
— Обычно мы пускаем сюда лишь офицеров и настоящих господ, — объяснила хозяйка, крепко прижимая бутылочку с морфием к своей массивной груди.
— Высший класс! — восторженно воскликнул Матц, когда две полураздетые проститутки уложили его на огромную кровать, стоявшую в углу. — Как в раю.
Но в отличие от него Шульце совсем не собирался выражать столь же неумеренный восторг.
— Мадам, моему товарищу все здесь подходит, — объявил он. — Ведь, во-первых, у него слишком мало того, что надо вставлять; во-вторых, он делает это лишь одним-единственным способом — сверху вниз и обратно. — Он постучал закованной в гипс рукой по своей широкой груди: — Но лично мне требуется гораздо больше пространства. — Повернувшись к Митци, он одарил ее распутной улыбкой: — Видишь ли, милочка, на кровати я — настоящий матадор. Сначала я делаю это сбоку. Затем — сзади. А затем взбираюсь на подружку и, опираясь на свои плавники, делаю это сверху. — Он подмигнул проституткам, и они расхохотались — намерения Шульце были им ясны и понятны.
Шарфюрер хлопнул мадам по ее объемистому заду, плотно обтянутому шелком платья:
— Но на сегодняшнюю ночь, учитывая особые обстоятельства я, так и быть, готов удовольствоваться тем, что вы мне предложили. Мне хватит и этой кровати — и не беспокойтесь, хозяйка, я очень нежен с девственницами.
Не прошло и пяти минут, как Митци уже стащила с Шульце его тяжелые походные ботинки и черные брюки и обнюхивала его гигантский восставший член, точно он был каким-то особенно прекрасным цветком, почти прижимаясь к нему своим точеным венским носиком. В этот момент Матц неожиданно застонал:
— Шульце!
— Чего тебе надо, кретин? — зло крикнул шарфюрер. — Ты что же, не видишь, что сбиваешь меня с панталыку?
— Но я не могу… не могу.
— Не можешь что?!
— Не могу взобраться на нее! — со слезами в голосе ответил одноногий роттенфюрер.
Пробормотав сквозь зубы ругательство, Шульце повернулся к нему. В тусклом красноватом свете он хорошо видел девицу Матца, уже совершенно голую, лежащую на кровати с задранными вверх ногами. Матц, однако, пока так и не выбрался из своего инвалидного кресла — хотя он тоже был совершенно голый и безусловно готовый к действию; из уголка рта у него, похоже, капала слюна при взгляде на соблазнительную голую шлюху, дожидавшуюся его.
— Раскрыв так ноги на сквозняке, она рискует очень серьезно простудиться, — проронил Шульце, глядя на эту сцену.
— Я прошу тебя, Шульце, пожалуйста, без шуточек, — взмолился Матц, глядя на кровать с выражением безнадежности в глазах. — Я мечтал о подобном в течение долгих, долгих месяцев!
Шульце спрыгнул со своей постели и торопливо пересек комнату, направляясь к Матцу. Его собственный пенис торчал вверх, точно полицейская дубинка.
— Давай, маленький калека-извращенец, — рявкнул он, одним движением своей перебинтованной руки поднял миниатюрного роттенфюрера в воздух и опустил его точно между ногами девицы.
— Попробуй, милая, как тебе подойдет этот размерчик, — бросил он.
Проститутка замычала от удовольствия, а Матц немедленно приступил к активным действиям.
