Пружины кровати заскрипели, точно бешеные.
Шульце также не собирался терять времени даром. Снаружи то и дело разрывались авиабомбы, которые теперь падали густо и часто. При каждом новом взрыве Митци вздрагивала, что делало удовольствие, которое получал Шульце, лишь еще более острым. Гамбуржец занимался любовью со всем пылом, на который был способен, и его широкая мускулистая спина вся взмокла от усердия.
Со своей кровати Матц восторженно прокричал:
— Давай, задай ей жару, задай ей настоящего жару, старина Шульце!
— Остановитесь-ка, эй, вы! — Элегантный штабной офицер натянул поводья своей лошади и с удивлением поправил в глазу монокль в черной оправе. — Во имя трех дьяволов, скажите мне, что вы здесь делаете?! — Выпучив глаза, он брезгливо рассматривал одноногого и совершенно пьяного солдата, сидевшего в своем инвалидном кресле в одной ночной рубашке и прижимавшего к груди ночной горшок, до краев заполненный коричневатой жидкостью. Бритая голова этого солдата была прикрыта алыми женскими кружевными трусиками. А его инвалидное кресло толкал вперед другой, столь же пьяный, солдат с расстегнутой ширинкой и с забинтованными руками, полностью облепленными гипсом. Под мышкой он зажал деревянную ногу-протез.
— Дышим утренним воздухом, господин офицер, — вежливо ответил Шульце. — Очень приятно, знаете ли, подышать им после того, как проклятые томми выбросили наконец весь свой груз бомб и улетели восвояси.
— Ничего себе утренняя прогулка! — взорвался штабист. — Вы что же, не видите, что с неба льет дождь?
Шульце задрал лицо вверх и почувствовал, как на его грубую обветренную кожу падают прохладные дождевые капли.
— Верно, господин офицер. Извините, не заметил раньше. Эй, Матци, прикрой-ка мое пиво ладошкой — Господь Бог мочится в него с неба!
— Да вы еще к тому же и богохульствуете! — прорычал офицер, лихорадочно поправляя монокль. — К чему, о Боже, пришли солдаты Ваффен-СС?!
— Шел бы ты отсюда да наложил кучу дерьма где-нибудь на свежем воздухе! — пьяно буркнул Матц, припадая к ночному горшку и делая очередной глоток несвежего пива, которое они захватили с собой, покидая бордель. — Чего ты пристаешь к нам, когда мы разыскиваем батальон «Вотан»? Грязный педик…
— Что вы сказали?!
— Не воспринимайте его серьезно, господин офицер, — попытался успокоить покрасневшего штабиста Шульце. — Дело в том, что из него надо каждые два часа откачивать мочу. Вот почему он всюду таскается с ночным горшком. А когда из него откачивают мочу, он становится немножко не в себе и болтает всякие глупости. Как сейчас, например.
Офицер задохнулся от приступа ярости. Вытягивая длинную шею из туго облегающего воротника своего мундира, что делало его похожим на страуса, он процедил сквозь зубы:
— Заткнитесь, вы! Этот человек… он оскорбил меня!
— Оскорбил тебя? — промурлыкал Матц с выражением невинности на своем пьяном лице. — Да все, что я сказал, — это чтобы ты наложил кучу дерьма где-нибудь на свежем воздухе! Лично я совсем не считаю, что это — настоящее оскорбление. Если бы я только захотел оскорбить кого-то…
Конец его фразы потонул в пронзительном свисте офицера, который с побагровевшим лицом дул и дул в серебряный свисток, свисавший на шнурке с его кителя.
Буквально в следующую секунду словно из-под земли появился патруль — четверо солдат с карабинами во главе с фельдфебелем. Последний встал навытяжку перед офицером, на чьи серебряные погоны падал красноватый отсвет от багрового солнечного шара, который начал подниматься на горизонте и лучи которого с трудом пробивались сквозь пыль и дым, вызванные ночной бомбежкой.
— Слушаю вас, господин офицер, — обратился к офицеру фельдфебель.
— Арестуйте этих двух отвратительных животных, — потребовал тот. — Арестуйте их немедленно. Они только что оскорбили меня — меня, офицера Генерального штаба!
Холодные глаза здоровяка-фельдфебеля внимательно ощупали фигуру Шульце, не пропустив ни множество его орденских планок, ни Рыцарский крест Железного креста, который криво свисал на ленточке, обмотанной вокруг его открытой шеи.
— А что же именно они сказали? — осведомился он.
Офицер Генштаба принялся объяснять фельдфебелю, как его оскорбили. Слушая его, Матц бешено хохотал — так, что, казалось, он вот-вот выпадет из своего инвалидного кресла.
— Иди и наложи кучу дерьма где-нибудь на свежем воздухе — вот что предложил мне этот субъект — тот, что поменьше ростом, — заключил трясущийся от ярости офицер. — Этот негодяй предложил пойти и наложить кучу дерьма офицеру Генерального штаба!
В эту секунду Матц выплеснул из ночного горшка все пиво, что там было налито, прямо на элегантный китель штабиста.
— Смотрите, что он сделал! — взвизгнул офицер, стряхивая с себя капли пива при помощи своих кожаных перчаток — с таким видом, словно это была концентрированная серная кислота. — Он выплеснул на меня полный ночной горшок мочи!
Патрульные грозно сгрудились вокруг двоих эсэсовцев. Шульце попытался выставить перед собой деревянную ногу-протез, чтобы как-то защититься, но командовавший патрульными фельдфебель взял наперевес заряженный карабин. Другой патрульный также снял свой карабин с предохранителя и угрожающе прошипел:
— Лучше пройди с нами по-хорошему!
Он шагнул прямо к Шульце, готовясь схватить его своими огромными ручищами.
Но этого так и не случилось — рядом с ними внезапно с визгом затормозил большой черный «хорьх»[8]. Зад машины сильно занесло на мокром булыжнике. Стоявшие на подножке машины адъютанты в форме СС — каждый из которых был как минимум на голову выше самого Шульце — соскочили на мостовую и двинулись прямо к патрульным. Тот из них, который хотел было схватить Шульце, опустил свою лапу. Все, кто находился в этот миг на улице, внезапно стали по стойке «смирно», узнав металлический штандарт, прикрепленный к радиатору «хорьха».
— Чтоб мне провалиться на этом месте! — выдохнул шарфюрер Шульце, увидев, как открылась задняя дверца автомобиля и из нее вылез мужчина с желтоватым, болезненным цветом лица; на носу поблескивало пенсне, делавшее его похожим на школьного учителя. На его черном генеральском кителе не было видно ни одной награды, кроме Имперского спортивного значка в бронзе. — Это же сам рейхсфюрер!
— Что здесь стряслось? — спросил этот человек, внушавший ужас всей Европе. — Почему вы затеяли свару с моими людьми в самом центре Берлина? — Темные глаза рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера наполнились неподдельным сочувствием: — Оба из которых к тому же тяжело ранены!
— Сами они предназначены лишь для несения тыловой службы, — встрял Шульце. — И не могут понять, что перед ними — солдаты, которые готовятся к отправке на фронт, рейхсфюрер[9]. Мы готовы отправиться туда как можно скорее. — Шульце попытался прищелкнуть каблуками, но был настолько пьян, что едва не упал.
В глазах Гиммлера мелькнули теплые искорки:
— Это то, что я и рассчитывал услышать от моих верных эсэсовцев!
— Но, господин рейхсфюрер… — попытался обратиться к нему офицер Генерального штаба.
Гиммлер бросил на него уничтожающий взгляд. Под этим взглядом даже лошадь, на которой сидел офицер, стала нервно переступать с ноги на ногу и пятиться назад. Затем взгляд рейхсфюрера упал на алые трусики Герди, которые украшали выбритый череп Матца.
— Почему у вас на голове надето то, что, как мне кажется, является предметом… э-э… женского туалета? — поинтересовался он.
Матц, до которого наконец дошло, в какой они попали переплет, совсем не желая в результате этого быть отправленным в военную тюрьму в Торгау, из которой он когда-то выкарабкался только благодаря