«Что ты сделал в шестнадцать мальчишеских лет?» и о Блоке — «Свободная лира».
Но они ничего, ничего не хотят!
И глумятся, несчастные панки.
Где ж надежды оркестрик? Где гул канонад? Бригантина, Каховка, Тачанка?
Юля, Юленька, дурочка, кончился год.
Ты все та же — мовешка, монашка.
И никто тебе, солнышко, не задерет голубую ночную рубашку.
КСП и Айтматов, и сердце горит —
Сальвадор, Никарагуа, Ольстер...
Старший прапорщик будет ей снова звонить. Только он бездуховный и толстый.
На каникулах будет печально чуть-чуть.
Впрочем, театры, концертные залы приглашают тебя... Ничего. Как-нибудь.
Значит — жалость. Усталость и жалость.
Счастья нового, Юля, позволь пожелать.
Ты хорошая, Юля Петровна!
Ты хорошая очень, тебе не понять.
Нам поладить нельзя полюбовно.
Только жалость и стыд. Ничего, ничего не придумаешь. Господи Боже!
Я готов поплатиться своей головой, но и это уже не поможет!
Рождество приближается. Снова рожден Царь Небесный. Послушай-ка, Юля!
Слушай — Лазарь был мертв, а потом воскрешен! Воскрешен! Понимаешь ты, дура?
Ну, пойми же, пойми! Угости нас тортом!
Или тортом! Не надо сердиться!
Ну, давай же о Лазаре вместе прочтем, как когда-то убийца с блудницей.
В.СОЛОВЬЕВ
Выхожу я, выхожу я, песню завожу я!
Выхожу я в степь белую, тундру снеговую!
Степь да степь лежит, не дышит, ничего не слышит.
Никого здесь не колышет, что со мною вышло...
Здравствуй, здравствуй, дорогая! Здравствуй, дорогая!
Ты за что меня пугаешь, мать-земля сырая?
Ты за что меня шугаешь?
Я не понимаю.
Я не знаю, не врубаюсь, вою-огрызаюсь.
Ты чего меня стебаешь, мать моя такая?..
И взметнулись злые ветры. Вихри поднялися.
И на тыщи километров стоны разнеслися!
Лихо, Лихо выходило из сырой могилы и руками разводило над простором милым.
Лихо, Лихо голосило:
Что же ты, дурила?
Я ж тебя, сынок, вскормило из последней силы!
Я ль тебе не мать родная, нежная, белая?
Что ж ты воешь, дрянь такая, над родимым краем?
И взметнулось мое Лихо по-над степью тихой, мглою небо мое кроет, сатаною воет!
Неустанно возрастает, все в себя вбирает! Воет-кроет-завывает, снегом посыпает.
Ой, пурга моя мамаша, ледяная каша, ледовитая параша рукавами машет.
Ничего уже не видно!
Ничего не стыдно!
Лихо злое заплясало вкруг меня, нахала!
Бесконечны, безобразны вьются бесы разны!
Кто они — еще неясно.
Только страшно, страшно!..
Лихо, лихо! Чивилихин, стонет Чивилихин!
Ой, простите, Талалихин, а не Чивилихин!
Никакой не Талалихин!
Сам ты Талалихин!
Сам ты, сам ты стонешь тихо... Лихо мое, Лихо!
Сам я, сам я Талалихин,
Сам я Чивилихин...
Тише, тише! Ну-ка тихо!
Ой, какое Лихо!
Да какое уж тут тихо!
Злобная шумиха!
Все вокруг сплошное Лихо и неразбериха...
Выходил профессор Зорин, мрачен и упорен, голову мою морочил, застил мои очи.
Страшных призраков привел он, неподкупный Зорин.
Лихо, Лихо, горе, горе там, за синим морем!
Сто примеров приводил он,
СОИ наводил он, воротилы, заправилы, вражеская сила!
СОИ, СОИ и душманы, злые атаманы!
Наркоманы, хулиганы, бундесвер поганый!
Ардис тянет руки-крюки, вот какая злюка.
Имка-Пресс хохочет злобно из страны загробной!
Би-би-си, соси, паскуда, не пугай, иуда!
Лихо, Лихо, худо, худо!
Еще хуже будет.
Где ж буранный полустанок? Наколол Айтматов!
Воют духи из землянок, кроют небо матом.
Кроют небо, кроют землю.
Вот тебе и Чивилихин!
Лихо мое, Лихо.
Мчатся тучи, вьются тучи. Эйдельман могучий мчится на коне скакучем.
Не глядеть бы лучше!
Мчится он без крайней плоти по степи бескрайней.
Тут Астафьев выбегает и в него стреляет.
Эйдельман и сам стреляет, точно попадает!
И Астафьев попадает, метко поражает.
Вновь оружья заряжают и опять стреляют...
Бесы воют, черти лают, все меня пугает.
Госприемка выходила, гласность приводила.
Выла, выла, голосила...
Редкая мудила!
Агропром над степью веет, снег по снегу сеет!
Веют тезисы, идеи, страшно молодея!
