понять женщину.
– Почему? Вы такой же человек, как и я.
– Да, две руки, две ноги, – усмехнулась она, гнев растворялся в горечи, – но есть и отличия, не правда ли?
– Разве они так значительны, чтобы не суметь понять друг друга?
Что со мной? Кажется, я привыкаю, что мужчина смеет так смотреть на меня, не опуская взгляда, как на равную. Но святые, какие же у него синие глаза.
– Сколько тебе лет, ученик жреца?
– Какое это имеет значение? – он дернул плечом. – Восемнадцать.
– Ты так молод.
– Ну и что, это ничего не меняет.
– И много ли ты женщин видел в своей жизни?
– Несколько, не помню, я не считал.
– И со сколькими тебе удалось поговорить?
Он сосредоточенно разглядывал ножку бокала, хмурясь и теребя уголок скатерти.
– Только с вами.
– И вот, поговорив со мной чуть-чуть, ты заявляешь, что познал душу женщины?
Опять уставился, святые, у меня кружится голова от его взгляда.
– Я так не говорил.
– Это иносказательно, я имела в виду, что ты совсем не знаешь женщин, чтобы судить о них.
– Так же как и вы о жрецах, – упрямая морщинка глубоко легла меж бровей.
– А вот тут ты заблуждаешься. У меня есть некоторый опыт общения со жрецами. Но не будем о них. Налей-ка мне лучше вина, мой бокал пуст.
Отхлебнула немного, потом еще и еще, сладкое тепло, расширяясь, заструилось по телу. «Я пьянею, – подумала она, – но от вина ли?» Желание росло в ней, и не было сил ему сопротивляться. Она закрыла глаза, унимая дрожь.
– Что с вами?
– Мне нужно прилечь, – она шагнула прочь, в пронизанное солнцем пространство, слепо опустилась в упругое скопление подушек на ложе, – я ехала всю ночь, и, святая Оанда, я так устала. Подай мне покрывало, я хочу укрыться. Да, это. Постой же, не уходи, присядь здесь. Расскажи мне о своем Нагорном Убежище…
Он невесомо сидел рядом, на самом краешке ложа, и рассказывал. Она смотрела в его лицо, на свободную, гордую посадку головы, на легкие жесты рук, рисующие что-то в воздухе. Смотрела, вслушивалась в звук его голоса, не понимая смысла слов и не стремясь их постичь. Лежала, укутанная по самое горло, и грелась кошкой в сиянии, исходящем от него. И нарастало внутри что-то истомленное, огненное, растекалось по жилам шелком слабости.
Протяни руку, и дотронешься. Рядом. Только коснись. И вдруг заробела, как девчонка, побоялась прервать его, предчувствуя, что так говорить с ней он не будет уже никогда. Никогда. Ну и пусть. Теперь он мой. Мой!
Легким, кошачьим движением опрокинула его на спину, положила ладонь на грудь, туда, чуть выше сердца, где расстегнулся ворот рубашки.
Он умолк, обеспокоенно посмотрев ей прямо в глаза.
– Почему ты так хочешь сбежать от меня? – Блики света отражались в ее зрачках странно и влажно. – Не торопись, – невесомо провела по его щеке подушечками пальцев, – мой ученик.
– Госпожа, – удивление в его голосе было бесконечным, – почему?
– Молчи, – она легко коснулась его губ подрагивающей ладонью. – Хочу тебе показать кое-что. – Нетерпеливо дернула, завела его руки вверх. Глухо клацнули замки, и бархатистые витые ленты туго охватили его запястья. – Ты знаешь, что это такое? – Смотрела, как он пытается высвободиться, царапая кожу о край металлических пластин. – Святая Оанда, помнишь ее? Ты хотел узнать о ней. Это замки святой Оанды.
– Замки? – переспросил он, все еще не догадываясь, все еще не понимая. – Но зачем?
– Святая Оанда, сотворившая мир, оставила нам их, ибо не один мужчина не смеет коснуться женщины. Ну же, вспомни, я не верю, что ты не слышал о них.
Растерянность в его глазах сменилась ужасом.
– Нет, – прошептал он, – нет, прошу вас…
Она сильно ударила его по лицу, до крови разбив губы перстнем.
– Молчи, – страшные пульсирующие зрачки приблизились, лишая воли, лишая сил, – молчи! Два кольца, помнишь, ты спрашивал о них, здесь еще два. – Наклонилась к его ногам, жестко сомкнулись, обтянутые бархатом, стальные ленты на щиколотках. – Это и есть ритуальные замки святой Оанды, мой ученик.
– Прошу вас, не надо…
О святые, какие бездонные глаза, как небо. Сладкая судорога прошла по ее телу. Рванула шнуровку, нетерпеливо вырывая петли, и платье упало к ногам. Нагая, гибкая, шагнула к нему, не сводя жадного, страшного взгляда. У него потемнело в глазах и сердце вдруг забилось в горле тяжело, часто, судорожно.
Она сорвала с него одежду, нетерпеливо, грубо, любуясь его поджарым, мускулистым телом, чуть прихваченным до пояса загаром, ладонями пыталась унять его дрожь, вжимая в подушки, шепча что-то бессвязно-ласковое.
Тяжелые, шелковистые пряди коснулись его лица, запах разгоряченной, нагой плоти лип к коже смрадной, вязкой жижей. Он забился в путах, распятый, беспомощный, почти не осознавая происходящее, только стучала в голове отчаянная, лихорадочная мысль: так не должно быть, не должно, не должно…
Пальцы, бесстыдные, жесткие, впивались в его тело снова и снова, не ведающие отказа, чуткие, опытные, алчные, распаляя ответный, мучительный огонь. Он хотел закричать, но лишь беззвучно хватал воздух потрескавшимися, разбитыми губами.
Так не должно быть… не должно…
4
Лакл сладко потянулась всем телом, до истомы, до легкого сердцебиения. Халат тончайшего изумрудного шелка туго натянулся, холодя кожу. Погрузила ладони в медную пену волос и замерла, медленно вдыхая утренний, стылый воздух, впрочем, слишком холодный, чтобы наслаждаться им, стоя босиком у распахнутого окна. Зябко передернула плечами и торопливо вернулась на ложе, облачко подушек обняло, согрело.
…Шелк, да, именно этот оттенок, текли по телу ласковые, щекотные волны, именно этот, темно-синий, под цвет глаз. Нежная ткань под пальцами льется, холодит. Портниха одобрительно кивает, хороший вкус, светлейшая. И герб, вот здесь, на груди, нет-нет, сделай побольше, да, алым с золотом, пусть все видят – собственность рода Клайэдоннэ. Улыбка течет по мягким, влажным губам портнихи, все будут видеть, светлейшая, все…
Дверь ударила о стену, плеснув в глаза ярким бликом. Воительница, смуглая, с раскосыми ярко- зелеными, дерзкими глазами, отчеркнутыми рваной каштановой челкой, слегка кивнула, застыв на пороге.
– В чем дело, Киана? – Радость угасла свечой, задутой ветром.
Приглушила зеленое ресницами, шагнула в сторону. Втащила за шиворот Сенги, ударила, ставя на колени, замерла рядом, довольные искорки плещутся в смешливых, кошачьих глазах.
Что это? Лакл ошеломленно вгляделась, темно-синий костюм, который она только вчера подарила, был помят и изорван.
– Кто-нибудь объяснит мне, что здесь происходит? – Стиснула бахрому подушки, холод тек по лицу.
– Он хотел сбежать, светлейшая.
– Что… – судорога перехватила горло, – что ты сказала?
– Сегодня. На рассвете.
Солнце, пронзительное, слепящее, било навылет, расчерчивая комнату рваными полосами. Там, в их пронзительном единении, – сгорбленная фигурка на коленях, далеко, невыносимо далеко.
