уже просматривала очередную папку с документами. Ярко-желтая пластиковая папка принадлежала Степанову. Какие-то гитары! Людям колбасу не на что купить... Пусть, пусть сходит на повторный досмотр: здесь вам не изба-читальня!
Вале казалось, что все здесь предназначалось для отчуждения, развода людей по разные стороны баррикад, настороженности, замкнутости и одиночества. То профподготовка, то измученные клиенты, то одичавшие, как Черный Профессор, водители-перевозчики. «Когда-нибудь у меня будет отпуск, или я засохну в этом бардаке раньше? Сейчас бы в деревню, в глушь, и... – зелени побольше!»
– Дима Трубников, – взывал селектор девичьим голоском. – Пройдите на рабочее место.
Изо дня в день Валя Комова встречала Степанова: и в коридорах, и в кабинетах, и в кафе. И по случайно подслушанным разговорам, репликам, да и сам он особо не скрытничал, – вольно или не вольно, но она все больше узнавала о нем.
Он ненамного моложе ее, Вали. Уже четвертую неделю ходит по этапам таможенного оформления и даже, вроде, похудел, стал еще более подтянут. Старые «жигули» – «шестерка». За растаможку ему премию обещали. Брокеру Диме «гитарист» взятку предлагал.
«Бессмысленная трата денег, Степанов! – мысленно разговаривала Валя с глазастым клиентом. – Дима на твои деньги купит себе шампанского и на этом остановится. Потому что гитары твои еще не вылежались. Вон, мусульманину прислали из Саудовской Аравии в дар целую „фуру“ с коранами, – и тот больше месяца здесь куковал. Подарочек обошелся парню в шесть тысяч долларов!»
Валя так увлеклась мысленным разговором со Степановым, что, увидев внезапно его рядом с собой – нависшего над ее компьютером, вздрогнула, откинулась в кресле и почувствовала, как щеки зажглись румянцем. Он, этот несносный «гитарист», встал слишком близко, вторгшись в ее интимное пространство. На работе Валя привыкла, что иногда люди подходят к ее столу, но не ближе, чем на полметра, не нависают, не стоят над душой.
– Утомили, – произнесла Валя, борясь с желанием оттолкнуть рукой Степанова.
– Я? Я не прошел досмотр, представляете? Рабочие-французы забыли в контейнере гаечный ключ!
– Сказали бы инспектору, что это скрипичный ключ.
Некоторое время Валя наблюдала, как меняется цвет лица клиента: от красного к белому, как губы сжимались, и как затем Степанов взял себя в руки. «Он, видимо, тренингом занимается, специальные книжки читает», – подумала Валя. Она была уверена, что пресловутая женская слабость не привлекает мужчин; они сами стремятся к совершенству и предпочитают ярких женщин, а не скрывающих вой достоинства скромниц. Самоуверенная женщина – самая привлекательная и обаятельная!
– Вы меня утомили, Степанов.
– Понимаю, что вы сильно утомлены, – сказал он на удивление мягко, даже вкрадчиво. – Устали. – Да, устала.
– У меня есть средство от утомления, – «гитарист» зашел за спинку ее кресла и прошептал в самое ухо: – Только не смейтесь, я серьезно. Утраченную бодрость возвращает обыкновенная зевота. Закройте глаза, склоните голову, – Валя вдруг почувствовала, как мужские руки легко коснулись ее головы; она даже не успела выразить свое негодование, раскрыла рот... – Склоните голову на правое плечо и..., правильно, – держите рот раскрытым! Пока не почувствуете желание зевнуть. Расслабьте мышцы плеч, – пальцы Степанова уже разминали ее плечи. – Опустите руки вдоль тела, головку склоните на грудь... – это было даже более, чем заигрывание.
«Что он делает? – вяло подумалось ей, но вся эта спешка, необходимость работать, укладываться в определенные часы, – куда-то пропали. Было лишь чье-то горячее дыхание возле виска, шеи... – Подруги советуют: пусть жизнь течет сама по себе. Как это? Нужно делать то, что хочется, и не делать того, чего не хочется? Но это можно лишь в отпуске...»
Горячий поцелуй вдруг ожег ее шею, и голова ее закружилась.
Дверь открылась, и в кабинет шагнула бабушка-австриячка. То, что она увидела – если она только успела что-то заметить, – не произвело на нее никакого впечатления. По-крайней мере, речь она завела совсем об иных материях:
– В России, девочка, первый спутник сделали. Здесь люди талантливые и сердечные. Я легко сняла квартиру в Митино...
– Зачем вы бежали из Австрии, Федора Илларионовна? – почти простонал Степанов, стоявший уже на почтительном расстоянии от Вали.
– Там националисты, – ответила бабушка. – Так вот, сударь и сударыня вы мои! Шесть одеял, две перины пуховые, подушки – приданное детям, – где это все? Вторую неделю сплю без простыни! Но я верю в вас, девочка. Вы мне поможете.
– Конечно, – Валя встала с кресла и поспешила выпроводить русскую австриячку, – обязательно помогу. Сегодня пойдете на повторный досмотр.
– Молодой человек, у меня кончилась «Ява», – сказала бабушка, оглядываясь. – В буфете нет. У вас есть «Ява»?
Оказавшись в коридоре, Валя поняла: сегодня работы уже не будет. И возвращаться назад, в свой кабинет, сил не было. Расслабленная, словно в забытьи, все еще чувствуя в теле некую истому, она пошла по коридору в сторону кафе. Потом вдруг вспомнила, что уже время оперативки, о которой она совершенно забыла.
А вокруг кипела жизнь.
– Что это? Что? Утром никто не помнит, что было вчера, отказываются от своих слов, – шептал маленький поляк Рихард, бегая по узким коридорам, обливаясь потом. Очень бледный. Он бегал уже давно, и все привыкли к его бегу, и никто внимания уже не обращал на его мельтешение. Лишь изредка кто-нибудь провожал взглядом его сухую стройную фигурку, ладно упакованную в светлый костюм, и сакраментально изрекал: «Таможня не дает добро». – Мне нужен Трубников. Говорят, он ездил за документами в главный офис, – выходил из себя ошалевший поляк.
– Дима Трубников, – меццо-сопрано девушки-диспетчера звенело в ушах, – немедленно пройдите на рабочее место.
Дима, крепкий бычок, коротко стриженный, с массивным лбом, вышел из отдела валютного контроля, держа за горлышко бутылку шампанского, и встретился с Валей. Протянул ей сережку:
– На, отдай австриячке, инспекторы нашли. – Полусладкий мой, – сказала Валя, взяв находку, – у меня принтер не работает. Зашел бы, посмотрел.
– А монитор протирала?
– Да.
– А по принтеру стучала? Да?! Ну, тогда не зна-аю... – и он хотел уйти, но к нему подбежал поляк.
– Извините, это вы Трубников?
Дима сразу отрекся:
– Нет.
– Как «нет»? – На Рихарда было тяжко смотреть: очки сползли на нос, глаза блестели нездоровым лихорадочным блеском, и с него градом катился пот. Накануне он впервые за много дней принял душ, приободрился, забегал еще быстрее и... простыл. – Кто это был? – спросил поляк, когда Дима скрылся в брокерском отделе.
– Трубников, – призналась Валя, и ей стало ужасно стыдно. Правда, ненадолго; из столбняка ее вывел голос Федоры Илларионовны:
– Я очень люблю Россию. Мы всей семьей читали Пушкина и Лермонтова...
Валя прошла в совершенно прокуренное фойе. «Гитарист» уже был здесь.
– А Достоевского читали? – спросил Степанов.
– Нет, – ответила ему бабушка.
– Не любите? Нет.
– Странно, что вы из Австрии. Я знаю лишь одну страну, где его не любят. Это Израиль.
– Вы антисемит? – живо поинтересовалась австрийская бабушка.
– Что вы! Разве может интеллектуальный человек... – Степанов решил уйти от скользкой и неприличной темы. – ... А вы все-таки надеетесь получить свои... мебеля сегодня?
– До заката солнца буду сидеть, – бабушка вздохнула и потеребила ухо, с которого пропала сережка. –
