пропуск, по которому он ходил на повторный досмотр груза, и, вместо того, чтобы сдать бумажку охране, смял ее и швырнул в грязь. Валя садится рядом с ним, и они едут. Долго ехали молча, и Валя от молчания всегда словоохотливого клиента почувствовала неудобство и обиду: словно Степанов нарочно решил ее разочаровать.
– Вы скучный сегодня. Уж не превращаетесь ли потихоньку в своего Черного Профессора?
– Легко на сердце от песни веселой! – отвечал Степанов. – От великого жульства. Я придумал способ спасти свой рассудок и, может даже, жизнь. Покидаю поле боя. Позвоню шефу и скажу: «Я спекся».
Валя молчала, игнорируя его треп: куда он сбежит? Если и сбежит, пришлют другого, но за гитары свои будут биться до последнего. Такие уж они, декларанты.
– Расходы запланированы изначально. Даже убытки. – Степанов постарался жестом и взглядом показать, что ничего сверхъестественного в его словах нет. И намек его Валя Комова приняла к сведению.
В управлении Валя быстро освободилась от пакета с документами. Теперь бумаги будут жить в Москве никому неведомой самостоятельной жизнью.
– Я завезу вас домой, – Степанов, конечно, понял, что раз подарки остались в машине, на пост Валя сегодня не вернется.
– Спасибо.
Когда они подъехали к ее девятиэтажке, он поспешно выскочил из машины, помог выйти и внезапно преподнес цветы, белые гвоздики. Это было неожиданно и очень приятно: значит, пока она бегала по инстанциям, он купил цветы, спрятал, прикрыл их на сиденье шляпой и кашне. Валя не столько смутилась, сколько насторожилась. Но Степанов ничего не просил, и ей стало легче:
– Помогите мне все это занести.
Пока поднимался лифт, она с улыбкой поглядывала на него и уже перед самой своей дверью произнесла:
– А я помогу вам только из чувства сострадания.
– Это дорогое чувство, – теперь и Степанов, кажется, озадачился. У него был вид человека, который придумал себе развлекалочку, приключение, а теперь обстоятельства заставляют раскошеливаться.
– Помочь мужчине – женское искушение, – сказала Валя.
Еще в душной, оклеенной пенопленом прихожей, словно невзначай, пользуясь тем, что Валины руки заняты подарками и букетом, он вложил в гвоздики стодолларовую купюру.
– За сострадание и страдания, – он обреченно склонил голову.
– А за профессиональную помощь? – спросила она игриво, наклонив к его лицу букет. И подумала: «Мне незачем скрывать свои достоинства и компетентность. Пусть говорят комплименты и... повышают в звании».
Он положил еще пятьдесят и, кажется, совершенно обалдел от происходящего.
– Проходи в кухню.
Валя заметила, как гость мельком оглядел небольшую кухню со стандартными атрибутами не совсем еще обедневших хозяев: импортная плита, вытяжка, деревянный стол, скамья и стулья с резными лакированными спинками. Из окна – терминал как на ладони, и, по мнению ее бывшего мужа, снайперу лучшей позиции не найти.
– Тебе, Степанов, осталось еще немного подождать, – произнесла Валя, ставя кофейную турку на газ. – И я тебя сделаю. Только не сразу, не сегодня, – она засмеялась.
Гость вежливо улыбнулся.
– Вспомнила! Вчера я сказала эти слова Рихарду. Он как бухнется на колени, худосочный такой, с выпученными глазами – прямо рыбий глаз! И говорит: «Валя, сделайте меня! Умоляю!» Театр, правда?
– У меня яркая желтая папка, – напомнил Степанов с неуместной, по мнению Вали, серьезностью. – Издалека видно.
– Не затеряется, – Валя подает кофе и слышит, как поскрипывает кожа ее брюк. «Надо бы переодеться», – думает Валя. – Люди у нас, как на передовой, сразу открываются. Иногда кажется, не выживут. Дай сама – вместе с ними...
– В жизни всегда много открытий и перемен, – Степанов взял из рук хозяйки чашку ароматного кофе. – Новые приказы, мысли, поляки...
– Наши мужики лучше.
– Вот как? – глядя в ее лицо, гость поставил чашку на стол, поднялся со стула. Обнял Валю и поцеловал в губы. Губы его, еще мгновение назад напряженно сжатые, оказались мягкими, и в ответном поцелуе даже жаркими. Он обнял ее крепче.
Валя не без труда высвободилась из цепких мужских рук и ушла в маленькую комнату. Быстро переоделась в светло-коричневое мохеровое платье. И вдруг без стука вошел Степанов. По его глазам было понятно, что он уже определенно знал, как знала и Валя, – чем все это завершится. «И куда только его жена смотрит», – почему-то подумалось Вале. А то, что он женат, она знала доподлинно: таможенники, как и налоговые инспекторы, все знают о своих клиентах. Подумалось, не выпить ли чего-нибудь покрепче кофе?
– Знаешь, что в жизни самое страшное для женатого мужчины? – спросила Валя, вновь и вновь отталкивая руки Степанова. – Это когда на его белой рубашке остаются мохеровые катышки – от платья. Попробуй разгляди! А жена при стирке непременно обнаружит.
– В метро давка, скажу. – Ты же на машине.
– Напугала, жуть берет, – узкое лицо Степанова расплылось в самодовольной улыбке. Затем он резко притянул Валю к себе, прижал, схватив самым наглым образом ее пониже спины. Ей удалось и в этот раз вырваться из объятий.
– Ты чего? – спросил. Нет.
– Почему? – он искренне удивился.
– А почему, собственно, «почему»? – она почувствовала обиду: что он о себе думает, «гитарист»?
Но Степанов явно мучительно искал ответ на свой вопрос, поэтому повторил его еще несколько раз, похаживая вокруг нее напряженно-мягкой поступью.
– Может, я... – она хотела сказать «мужененавистница», но передумала: слишком глупо.
– Ладно юлить, – и он положил ладонь на ее грудь. Валя от неожиданности чуть не задохнулась. А он вновь поцеловал ее, жадно и сладко, и в его глазах полыхнул зеленый огонь...
Потом, когда они лежали, уставшие от ласк, Вале почему-то вспомнился ее озерный край, там, где вечером солнце осторожно пробирается через серые облака, заходит за сосны и высвечивается вдруг яркой бело-рыжей звездой. А под соснами – пружинистый, усыпанный шишками покров, и лежит у тропинки одинокий белый валун, занесенный сюда доисторическим ледником. На этом камне высечена подкова – знак древних кочевников. У этого камня – очень давно! – встречалась Валя с белокурым юношей... После дождя стволы сосен рыжие, а на кустиках – сине-фиолетовые матовые горошины черники, сладко-водянистые. Острова-всплышки на озерах – как мшистые кочки. И – пропитанная хвойным эликсиром прохлада...
– Слушай, Степанов. А поедем завтра на Селигер! – внезапно загорелась она. – Машина у тебя на ходу. Дома скажешь: в командировку. Знаешь, какая у нас рыба? Ты когда-нибудь ел леща копченого, с брусничным листом? Брусничный лист – он от многих болезней.
– Я думал, красивые женщины не болеют.
– Я не о себе. Просто так... – она уже поняла, что сглупила. Куда он поедет? Что ему делать у белого камня? Играть на гитаре? Читать Достоевского?
– Уехать в глушь лесную, – слегка закуражился Степанов, – и остаться там... На съедение волкам!
Когда они прошли в кухню, Валя, пряча глаза, поправила прическу и сказала:
– Ладно, пей кофе и езжай. Дома, поди, ждут.
– Ничего, – отвечал он. – У нас впереди еще множество открытий и перемен.
Он залпом, стоя, осушил чашку, подобно гусару, пьющему за дам, и уточнил:
– До послепраздников?
– До после...
Когда Степанов уехал, Валя, вся в счастье от подарков, денег и неожиданно появившегося любовника, некоторое время сидела на кухне, покуривая «Марлборо», попивая кофе. Мечтая: «В деревню бы, в глушь. И
