не сомкнул, не чаял, как до свету дожить. Вспомнилось некстати, что пару дней назад свежий след росомахи невдалеке видел. Так меня и прострелило. Ведь эта зараза по запаху что хошь найдет, а от сумы и потом и кровью, небось, за версту несет. Так ясно представилось мне, как рвет она суму, как рассыпается золото по снегу – чуть взвыл от отчаяния! Не дожидаясь рассвета, побежал к кедру, вытащил суму, сел в снег, и реву о радости – Слава Христе! Цела, родимая! Принес на заимку, двери заложил, половицы поднял, закопал у печки. Не успел половицы как следует на место уложить, глядь, а у огня мертвяк греется... Присел перед печкой, по бокам себя похлопывает, а смеется, проклятый:
– Плохо спрятал, Васька! Вот оно, подо мной! – пальцем тычет как раз туда, где сума закрыта. – Все одно, – говорит, – не быть тебе живу с ним! Отдай! Я за ружье, а он пропал, и только из-за стены хохочет: «Подохнешь, Васька! Отдай золото!»
Неделю я эдак-то отмаялся... Днем прячу да перепрятываю, а как ночь – с ружьем трясусь. А потом и день от ночи отличать перестал. Почесуха какая-то напала, всего себя ногтями в кровь изодрал. Умом совсем тронулся. Друзья на войне убитые, отец покойный – все ко мне приходить начали. И веришь ли – все в один голос твердят: «Брось его!» А как бросить, когда этакое счастье в руки привалило. Скорее себя жизни лишишь, чем от такого богатства откажешься. Слава Христе, понимал, нельзя мне в поселок с золотом показаться. Порешат не только меня, аи Танюху...
Что меня тогда на Каа-Хем занесло – убей, не знаю! Может, опять, перепрятать место искал, а может, и еще что! Ревет вода в пороге, клокочет, а над ней пар морозный, точно над котлом адовым. И словно кто-то изнутри подталкивает: «Вот, мол, Васюха, тайник-то, лучше не придумаешь! И сам следом!» И точно подталкивает в спину-то... Размахнулся я да и швырнул суму в котел тот. Заорал, рванулся за ней тут же, да, видать, не судьба. Нога меж глыб обледенелых попала. Дернулся я, она и хрястнула в лодыжке. Упал, башкой о камни ударился. Очухался от холода... Лежу в луже кровищи, нога распухла и посинела. Сколь времени до заимки полз, не скажу. То и дело без памяти оказывался, поморозился, а все-таки дополз. Сил хватило только печку затопить... Веришь ли, первый раз за ту неделю, с башкой пробитой и ногой сломанной, уснул. А на следующий день взвалил на Карьку тюк со шкурами, сам кое как взгромоздился. Слава Богу, коняга моя дорогу к Танюхиному дому добре знала, а то бы хана...
...Дед зажег лампу, тяжело ступая, прошел к печке, пошевелил тускло мерцающие угли. За стеной сторожки глухо шумел Каа-Хем, вздыхали под ночным ветерком лиственницы на берегу.
– Так-то, Вадимыч! А ты говоришь, золото!.. Старателям нынешним и не снилось, столько-то! Слушай, а у нас выпить ничего не осталось?
Он плеснул остатки из бутылки к себе в кружку, выпил громко крякнув, задул фитиль лампы и улегся на заскрипевший топчан.
– Давай спать, Вадимыч. Ну его к... матери, на сон такой пакости говорить!..
Я не знал, верить ли в рассказ деда Василия – слишком уж он показался мне неправдоподобен... Но год спустя, копаясь в подшивках старых газет, я наткнулся на сообщение о том, что бывшие казачьи офицеры, отец и сын Жолнины, скрывавшиеся в старообрядческом верховье Каа-Хема, при попытке перейти границу и уйти в Манчжурию, прихватив общинное золото, были задержаны и по решению суда расстреляны. Однако, почти два пуда общинного золота так и не нашлись. Как в воду канули. А может, и правда, канули той далекой зимой, накануне Рождества, в Михайловском пороге, в той самой лосёвой суме. Кто знает... Дай сколько еще тайн хранит буйный красавец Каа-Хем!
Сергей Грачев
Грачев Сергей Анатольевич родился в 1961 году в г. Подольске Московской области. Окончил Литературный институт им. Горького.
Автор романа «Медвежий баян» (М., изд-во «Глобус», 2000 г.), повестей «Рисунок на старых обоях», «Если ты, смеешься...». Рассказы С. Грачева публиковались в различных журналах, альманахах, коллективном сборнике «Письмена на песке».
Член Союза писателей России.
Абулия (рассказ)
1
Французский автобус, с маленькими квадратными окошками, длинный, похожий на замерзшую оранжевую гусеницу, бестолково разворачивался на площадке перед терминалом, слегка оживляя мокрое мартовское утро. Он привез от станции метро служащих таможни. Со стороны трудно представить, насколько холодно в этом апельсиновом автобусе, уместном на парижских улицах, но не в подмосковном городке Корытово, еще не промытом весенними грозами.
Валя Комова, лейтенант таможенной службы, не пользовалась автобусом, потому что жила на окраине Корытово, рядом с территорией терминала. От ее девятиэтажки пройти минут десять, а то и меньше. Справа – березовый лес и пруд, из которого бежит ручей, словно отсекая высотные корытовские дома от вытянутых серых строений таможни. Этим прохладным утром Валю Комову порадовали утки: чистенькие, они шустро и по-хозяйски деловито плавали в ручье, словно утверждая право на весну. И Вале вдруг так захотелось навестить мать, что жила в тверской деревеньке на берегу большого озера. Но до отпуска еще предстояло дожить. Пока дождешься...
По узким коридорам таможенного поста невозможно пройти, чтобы не столкнуться с кем-нибудь из назойливых клиентов-декларантов. Вот и опять, как назло: на пути – поляк Рихард. Он привез холодильное оборудование на международную выставку. Выставка давно прошла, а он все еще здесь пороги обивает. Светлый пиджачок, очки в тонкой оправе, острый аккуратный нос – во всем облике Рихарда поначалу была изумительная для водителя-дальнобойщика опрятность. Теперь он помят, небритый комок нервов.
– Извините, зарос, – он смущенно прикрывает ладонью подбородок, едва поспевая за Валей. Он очень хорошо говорит по-русски. Как, впрочем, и другие иностранцы: большая и длительная практика. – Я, конечно, конкурент «Трансэкспедиции», понимаю. Им за державу обидно. А почему я двадцать дней сплю в кабине?
– Здравствуйте, Рихард, – говорит подчеркнуто вежливо Валя.
– Простите меня, Валя. Здравствуйте. Здесь мы букашки, зачем нам хорошие манеры? Никто не здоровается, только вы. Отпустите меня, Валя.
– У нас комиссия сегодня, – и она оставляет тихо отчаявшегося поляка, думая, что когда-нибудь таможня потеряет всех честных декларантов, останутся только жулики и прохвосты.
Валя закрылась в своем кабинете, подошла к зеркалу за шкафом. Поправила прическу – аккуратное черное каре, которое так шло к ее круглым темно-карим глазам. Подумала: «Щеки широковаты и бледные. Глазки бы, конечно, чуть-чуть увеличить. А, впрочем,... хорошие глазки». О пропорциях своего тела Валя была не очень высокого мнения; она, конечно, не толстуха, и почти все подходит к ее невысокому росту, но вот внизу, в бедрах, похудеть немножко не мешало бы. Этим срочно нужно заняться, – решила Валя, – и к 8 марта – быть в форме, тогда и новые кожаные брюки, которых еще никто не видел, сделают свое дело! – И, уже садясь за свой заваленный документами стол, шепнула монитору: «Разве это работа для женщины?»
Она считала, что ее четкая, по-армейски расписанная многочисленными инструкциями работа многим кажется грубоватой. И это впечатление укрепляла Валина форма с лейтенантскими звездочками на погонах. Но сама Комова к своему служебному наряду давно относилась скептически. Однажды она представила себя в театре в своей форме и пришла в ужас.
А в театр, как ей хотелось в театр! Когда она была там в последний раз? Год, полтора назад? «Ленком», «Королевские игры»! И хоть она сидела в бельэтаже, слаженная игра актеров увлекла ее в мир страстей короля Генриха. Да-да, она и сейчас хорошо помнит, как в финале над партером, прямо на бельэтаж, где она сидела, поплыла громадная надувная корона. Да и не корона вовсе, а шутовской колпак. Именно вид этого гигантского колпака сильно расстроил Валю. «Всех нас околпачили и обули, – подумала она почему-то, и все, чем я занимаюсь, – злое шутовство в дурацком балагане!»
И служба на терминале – иногда невыносима. Конечно, временами, но... Но Валина квартира – рядом, и на обед можно спокойно прогуляться.
И брокер Дима может в любое время к ней заехать в гости. Правда, последнее время он слишком
