Но, потрескивая где-то глубоко в подсознании, продолжал тревожно давать знать о себе уголек «или». Он, как часовой на посту, не давал Перевалову полностью забыться.
Хмельной сон, правда, еще через рюмку сморил его. Сон сопровождался видением непонятных абстрактных узоров, цветовых пятен, странного и пугающего свечения, словно Перевалов заглядывал куда- то за грань бытия. А перед утром все это схлынуло, и появились они...
Как и тогда, кот сидел на плече у сына и что-то нашептывал-мурлыкал ему в самое ухо.
– Ребята, вы опять пришли! – обрадовался Перевалов. Кот с сыном прервали свою «беседу» и, не мигая, воззрились на Перевалова.
– Так что же ты, отец? – услышал он укоризненный и в то же время требовательный голос сына. – Почему не идешь к нам? Заждались мы тебя.
Перевалов очнулся, открыл глаза, еще находясь на границе бреда и яви. Квартира была пуста, но он знал, чувствовал, что они здесь, рядом. Стоит только опять смежить веки...
– Да, да, мои родные, я сейчас... Сейчас... Я быстренько. Нищему собраться – только подпоясаться...
Перевалов тяжело поднялся. Начинавший уползать хмель вызывал головную боль, но теперь это уже не имело значения.
– Сейчас, ребята, сейчас... Подпоясочку только для себя найду... Да в ванной же она!..
Перевалов зашел в ванную комнату, с трудом взгромоздился на край ванны и стал отвязывать бельевую веревку. Нога его едва не сорвалась с края, и он чудом не загремел вниз. Отвязав, неуклюже спрыгнул на пол и сел на край ванны перевести дух. Николай Федорович закрыл глаза – они стояли перед ним в дверном проеме ванны и ждали.
– Поторопись, отец, – незнакомым, не терпящим возражений тоном сказал сын, – самое время настало...
– Да, да... – послушно закивал головой Перевалов и стал дрожащими руками делать петлю.
Наконец он справился с этим занятием и привязал конец петли к полотенцесушителю. Потом накинул петлю на шею и зажмурился.
Кот уже не нашептывал сыну на ухо, а сидел на плече, похожий на глиняную копилку, торжественно и строго. Так же строг и торжественен был сын.
– Давай, отец! – сказал, словно скомандовал, он.
Перевалов подогнул ноги и повис, не доставая коленями до дна ванны. Петля, медленно затягивавшаяся на его шее все эти годы, сделала последний решительный рывок.
...Плот стал стремительно уходить из-под ног. Соскользнув с обглоданной водой древесины, Перевалов на миг очутился в пустоте. Но тут же со всех сторон навалились мокрые бревна и стали перемалывать его, как попавшее в жернова зернышко. Трещали кости, лопались позвонки и связки, сперло, а потом и вовсе остановилось дыхание, в глазах вспыхнул фейерверк. Перевалова накрыла волна ужаса. Ему захотелось позвать неизвестно кого на помощь, он даже попытался крикнуть, но из передавленной петлей гортани раздался только протяжный хрип...
Прибывшие милиционеры и врачи «скорой» единодушно констатировали отсутствие признаков насильственной смерти, то есть чистейший суицид без всякого криминала. Труп освободили от петли, положили на носилки и унесли в машину.
– Был человек – и нету... – вздохнул слесарь и покосился на слегка оттопыренный карман своего пиджака.
– Все мы там будем! – философски заметил дворник, с внимательным интересом проследив за взглядом слесаря.
– Только не таким вот образом, нет, не таким! – возразил хозяин эрделя. – Бог дал, Бог и взял, а не сам себя...
– Знать, приперло крепко, – предположил дворник.
– Нет, все равно... – стоял на своем хозяин эрделя. – Надо было еще потерпеть немного. Ну хоть чуть- чуть. Ведь жизнь, сами видите, потихоньку налаживается. А с нашим новым президентом – тем более.
– Для кого? – удивился слесарь. – Для вас, коммерсантов-спекулянтов?
– Ну что вы так! – загорячился хозяин эрделя. – Во всем обществе подвижки в сторону улучшения чувствуются. Да и, что ни говорите, поздно уже нам сворачивать. Надо по новой дороге учиться ходить, к новому пути приспосабливаться.
– Ага, – мрачно сказал слесарь, снова поглаживая себя по оттопыренному месту. – Один вон уже попытался...
– Да ладно, – рассердился дворник, – чего воду в ступе толочь. Если есть у тебя там что, – мотнул он головой в сторону оттопыренного пиджака слесаря, – то пошли, помянем раба Божьего.
– Пошли, – с видимым облегчением согласился слесарь. Они вышли из квартиры. Хозяин эрделя устремился за ними.
– Мужики, давайте ко мне! У меня и закусочка есть, и пузырек вам в помощь соображу.
Слесарь с дворником переглянулись и враз согласно кивнули.
Переваловский сосед, отомкнув квартиру, пропустил вперед гостей и кликнул собаку, все это время беспокойно топтавшуюся на лестничной площадке. Эрдель поднялся и поплелся к своей двери. На пороге остановился, повернулся и, будто окончательно прощаясь с ушедшим в мир иной, громко, горько-тоскливо, словно старуха-плакальщица на похоронах, завыл. И от этого леденящего нутряного заупокойного воя сделалось всем не по себе...
Александр Варакин
Bapакин Александр Сергеевич родился в 1954 году в г. Саранске. Окончил Мордовский Государственный Университет. Специальность: инженер-электрик. Печатается с начала 80-х годов.
Автор двух поэтических сборников, нескольких книг по исторической проблематике. Рассказы публиковались во многих коллективных прозаических сборниках...
Лауреат Международного конкурса фантастических рассказов (1980).
Любовь (рассказ)
Изрядно пожил Веселов на этом свете. Не верил он ни в Бога, ни в черта. Молодость провел бурную и соответственно фамилии. Особенно любил он женщин и девушек. Если кто-то сказал бы, что Веселов пропустил хоть одну, то с его стороны мог уже не рассчитывать на взаимопонимание. Много сердец разбил Веселов, потому что и девушки к нему сами тянулись, будто его медом намазали чуть не с самого рожденья.
Но оттрубила молодость, незаметно прошла и перестроечно-рыночная зрелость, – теперь старость занесла подагрическую ногу над порогом веселовского холостяцкого жилья, что на четвертом этаже девятиэтажки. Стал Веселов уже не тот: провожал взглядом красавиц и не очень, – ни одна не подвигала его на суету. И сам себе признавался: нет, не тот он теперь. А если оглянуться назад, то и подруги ни одной вспомнить не может. Все они превратились в общий собирательный образ чего-то легкодоступного, а потому и мало желанного. Может быть, только одна Марина и осталась в его памяти ярким, теснящим душу эпизодом, дай то потому, возможно, что, когда заночевал он у нее в общежитии нефтехимического техникума, прятался под казенной кроватью, откуда его доставали шваброй бдительные вахтеры, откуда потом сиганул прямо в трусах по коридору до раскрытого окна, через которое вынырнул и успел ухватиться за ветку раскидистого дерева. Чем оно было – кленом или дубом? – Веселов уже не мог припомнить. Но красавица Марина нет-нет да и всплывала в воображении – манящая, желанная, молодая... Еще, помнится, говорили они с нею о Боге. Тогда это было редкостью.
Марина осталась искрой, тонким лучом, что связывал нынешнего Веселова с тем, давним. Свет Марины помогал Веселову в его рассуждениях о Боге и был как бы воплощением самой Любви к ближнему. Особенно радовался Веселов, что тогда так все произошло, что спустился он по дереву и убежал, и что Марину он, кажется, не тронул, только полюбовался на нее несколько недолгих минут. Это неосуществленное и ему самому придавало вес в его нынешних суждениях.
