размахивая им вслепую. Но ощущение не прекратилось, и крылья все тяжелели, потому, понимая, что его начинает душить ярость, викинг вызвал огненный вихрь.
Пламя окружило его и омыло с ног до головы. Магия, которой каприз никогда и ничему не учившегося чародея придал форму огня, испепелила и развеяла и коварные путы, и сами крылья. Первая паническая мысль была: «Что же я наделал?» Вторая: «Помоги!» И помощь пришла почти мгновенно. Рухнувшего в бездну воина подхватил крылатый конь. Он был черен, будто ворон, с множеством багряных бликов по глянцевой, холеной шкуре.
– Экда? – удивился Агнар. Правда, у этого скакуна с роскошными черными крыльями по пять футов в размахе не было рога на лбу.
Конь даже не повернул голову.
Еще через миг пришел ответ – хищно вытянувшиеся в струнку птицы с длинными острыми клювами и впечатляющими когтями стали выныривать из полутьмы, мглой окружающей викинга, и атаковать коня. Тот отмахивался гривой, хвостом и ногами, но без особого толку. Скандинав тоже отмахивался – он все еще не выпускал из рук зачарованный клинок. Он бы, наверное, до самого дна бездны с ним бы не расстался.
Клинком удавалось время от времени сшибить птичью голову с острым клювом, однако кровожадных существ становилось все больше и больше. Острые клювы выдирали у коня перья из крыльев, клевали в шею и норовили выколоть глаза. Да и наезднику доставалось не раз и не два.
– Мерзость какая! – взревел он, когда очередная птица воткнула когти ему в ногу. Он дрыгнул пяткой и машинально наколдовал что-то. И лишь через миг сообразил, что совершил ошибку.
На этот раз он составил заклинание ледяного, а не огненного вихря. Пронзительный зимний холод в одно мгновение смел прочь надоедливых, как комары, агрессивных птиц. Но он же намел целые сугробы на крылья коня, сделав их неподъемными. Свой промах Агнар понял в тот момент, когда несчастное животное безуспешно пару раз попыталось взмахнуть двумя неправильной формы айсбергами и, обессиленное, рухнуло вниз.
Викинг мысленно вцепился в артефакт, придававший ему не только магическую силу, но и уверенность в себе, и с нечеловеческим усилием поменял реальность. Падение тотчас же превратилось в полет – теперь скандинав сидел на спине существа, напоминающего гигантского змея с крыльями, с большим гребнем на хищной вытянутой голове. Вряд ли он знал, что такое василиск, вряд ли, даже зная, смог бы узнать его вот так, сидя на его спине, однако понимание того, что именно это существо везет его сквозь неизведанное, пришло само собой.
Снова появившиеся птицы напрасно пытались вцепиться в василиска – его длинное подвижное тело было покрыто мелкой плотной чешуей, а хвост, время от времени сметающий особо надоедливые стаи птичек, обладал мощью усаженной остриями палицы в руках молотобойца. Столь же бессмысленными были огонь и холод – от очередного ледяного вихря у Агнара заледенели даже мысли в голове, а волосы встопорщились, будто иглы у дикобраза, и ненадолго отключилось виденье. Без толку прошли и чары, напоминающие нити толстой паутины – они просто соскальзывали с тела василиска.
А потом существо медленно повернуло голову к наезднику и, не поднимая тяжелых морщинистых век, произнесло:
– Может, все-таки попытаешься справиться сам? Я не могу вечно нести тебя сквозь чужие миры.
И молодой мастер сообразил, что он вовсе не на земле, а где-то совсем в ином пространстве.
Он далеко не сразу смог почувствовать хотя бы то, чем такое место, в котором он застрял, отличается от привычного жизненного пространства. Но, даже почувствовав, далеко не сразу понял, как именно выбраться отсюда. В какой-то момент, безнадежно сражаясь с обилием образов и ощущений, свалившихся на него, нисколько ему не помогающих, а только мешающих, он воскликнул:
– Да помоги же ты мне! Я же не умею.
Однако получил непреклонный ответ:
– Нет. Ты должен сам.
Полет, от которого мешалось в голове… Страх и ненависть к своей судьбе, которая раз за разом подсовывает ему сложные и опасные трудности… За те минуты, что он создавал приемлемое чудо, скандинав успел в очередной раз проклясть рок, столкнувший его с альвийкой в английском лесу и себя самого, попершегося в эту дурацкую поездку. Сидел бы себе дома, в Нейстрии… Душевная слабость длилась ровно столько, сколько требуется, чтоб подумать эту мысль. Впрочем, подобные вспышки ненависти к себе случаются у каждого человека, и если он достаточно разумен, не занимают в пространстве его сознания сколько-нибудь значительное место…
Когда он наконец вырвался из тисков так долго длившегося видения, ему показалось, будто он вынырнул с самого дна океана. Будто неподъемная тяжесть свалилась в его плеч – он вздрогнул всем телом, вдруг показавшимся ему легким, как пушинка, и задышал полной грудью.
Он лежал у борта куррахи, и над его головой хлопал край паруса, натянутого так, чтоб ловить ветер с берега. Корабль уже покинул устье Лиффи и полз по розовеющему от прикосновений молодого солнца морю. Ветерок согнал с земли и воды утреннюю дымку, только у горизонта она еще жила, сопротивляясь рассвету, и выкарабкавшийся из-за кромки краешек дневного светила расписывал ее всеми оттенками алого. Туманная полоска полыхала роскошью и глубиной цвета, как самая дорогая златотканая парча, словно спешила покрасоваться перед гибелью – поднимаясь, солнце должно было испепелить ее.
Небо, еще не приобретшее своей привычной хрустальной синевы, тоже казалось розовым, будто сердцевина лепестка какого-нибудь полевого ириса. Море тоже не налилось цветами глубины и чистоты. Мир казался только что созданным, только-только вышедшим из рук Бога. «Не зря, – невольно подумал викинг, – наши предки верили, что каждый вечер солнце умирает вместе с днем и миром, чтоб возродиться наутро».
Отдышавшись, мужчина приподнялся на локте. Рядом с ним сидел Экда, он кинул на спутника участливый взгляд и вопросительно поднял бровь.
– Что это было? Надеюсь, не презренный обморок, подобающий только женщинам?
– Не обморок, – проворчал скандинав. – Тут меня похитить пытались.
– Да?! Это как же?
– Да так. Перетянуть к себе какими-то магическими способами. Что я могу об этом знать?!
