– Нет, почему же – собеседник не понял язвительности и ответил прямолинейно. – Кровь удобряет землю…
«Какой образ…» – подумал викинг.
А еще через пару дней он остыл. Молодость быстро изгоняла из сердца дурные мысли и чувства, хотелось думать только о приятном, а никак не о той несправедливости, которая теперь заставляла скандинава жертвовать своей жизнью в бою, причем неизвестно во имя чего. Зато его радовало удивительно мягкое лето, – в Нейстрии случались и более благодатные пахотные сезоны, чем в Британии, но зато Норвегия уступала им обоим. А также приятная работа, которой было не слишком много и не слишком мало – ровно столько, сколько нужно. К тому же, местные парни были приветливы, местные девушки – ласковы, а обеды и ужины – обильны. В страду женщины чаще угощали своих мужчин зеленью и овощами, зато порции могли удовлетворить даже бездонный аппетит. Оно и понятно – работника надо кормить досыта, иначе откуда возьмутся силы?
Было видно, что здесь, в Британии, летом не голодают.
Все легче и легче управляясь с фразами дотоле чужого ему белгского языка, Агнар много общался со сверстниками. Те смотрели на него снизу вверх. Еще бы – они только и видели, что селение да окрестные земли, а он уже стал воином, и побывал в других краях, и бился в настоящих битвах.
– Много там было воинов? – спрашивали его с деланным равнодушием, а на самом деле с жадным любопытством.
– Да хватало, – спокойно отвечал викинг. – Когда стоишь в строю, даже на поле всей армии не видишь все равно. А уж если в городе…
– Расскажи о городах! – просили его те, кто даже не представлял себе, что могут найтись такие глупцы, чтоб жить не среди полей и пастбищ, а в четырех глухих стенах, отгороженных от привычных полей не одним десятком каменных стен.
Молодой мастер рассказывал. Он и сам едва ли понимал тех, кто скрывался за городскими стенами. Туда, в зловонное и тесное каменное убежище, раньше всего приходили голод и ужасные болезни, да и от врага вряд ли можно было надежно защититься. Искатели приключений и легкой наживы первым делом осаждали города и монастыри, потому что знали – за высокими стенами скрывается куда больше ценностей, чем в каком-нибудь хлипком поместье, и уж тем более намного больше, чем в хижине крестьянина. Мало какие твердыни могли устоять перед умелой и долгой осадой, или же перед таким тонким оружием, как хитрость. Собственно говоря, скандинав вообще не слышал о подобном.
Он чувствовал, что постепенно обживается в этом мире, необычном, но и не таком бестолковом и алогичном, как те времена, куда альвы отправили его сначала. Здесь, по крайней мере, все было объяснимо и понятно.
И белгская молодежь понимала его, пожалуй, даже лучше, чем старших сородичей из своей же деревни. Они очень уважали его, и теперь, когда между ними не существовало больше стены, возведенной банальным незнанием языка, викинг понял, за что именно его уважают. Не только за то, конечно, что он большой мастер махать мечом, а также биться на кулачках. Как оказалось, они уважали в нем искусного кузнеца.
– Кузнец – это всегда достойный человек, – объяснил ему сверстник-белг. – Металл и пламя не будут повиноваться плохому человеку. К тому же, всем известно, что кузнецы владеют чарами. Зачастую это очень сильные чары.
– Чары? – переспросил скандинав и слегка усмехнулся собственным мыслям. Он вспомнил карлика, с которым совладал не без помощи старого наговора, унаследованного от дяди. – Да, чары… Кое-какие чары.
– К тому же я слышал, будто ты имел дело с детьми Дану.
– С альвами… В смысле, с сидами. Да.
– Они никогда не обращают внимание на простых людей. А кузнец – это да. Это не простой человек.
Слышать это было приятно, хоть и странно. В привычном для молодого мастера обществе ковалей уважали, в особенности умелых. Конечно, подозревали, что те знают кое-какую магию, – это подозревали и сами кузнецы, оттого и заучивали доставшиеся от предков заговоры, – но особого почтения уже не было. Пожалуй, вместо него появлялся страх, как перед любым неизведанным, чужим. Особенно теперь, когда христианство начало набирать силу – а оно очень неодобрительно смотрело на любые чары, пусть даже и те, которые помогали изготавливать лучшее оружие и лучший инструмент.
Агнар никогда не испытывал расположения к Благому Богу христиан, который, судя по повадкам своих адептов, слишком часто бывал нетерпимым и жестоким, – он предпочитал богов, знакомых с детства. Здесь поклонялись пусть каким-то другим, но очень похожим богам (а может, старик-друид прав, и это действительно те же самые боги, только поменявшие имена?), они были викингу приятнее. Да и окружающие его люди стоили большего, чем подвластные Хрольву нейстрийцы – люди, успевшие уже забыть о силе и славе своих дедов, служивших Карлу Магнусу.
Молодой мастер и прежде замечал за собой умение ладить с людьми, а теперь, понимая, что от этого во многом зависит его жизнь, решил отнестись к делу серьезно. Хотя бы с местной молодежью ему следовало построить дружеские отношения, донести до них всю несправедливость происходящего – и тогда появился бы шанс что-то изменить.
План не показался Агнару таким уж безнадежным. Он вырос в обществе, где рабом мог стать любой, и от его личных достоинств или недостатков ничего не зависело. Но древний уклад жизни уже не оказывал влияния на родной викингу мир, и потому в рабах видели людей недостойных, трусливых, слабых, а в сильном, достойном уважения и по-человечески стоящем рабе видели будущего свободного. Рабами нередко делали тех, кто запятнал себя бесчестьем, сам молодой мастер помнил крестьянина, обращенного в рабство за клятвопреступление.
А крепкого, умного, стоящего человека, показавшего себя с лучшей стороны, хозяин предпочитал освободить и сделать работником, – так от него могло быть больше толку, – или же дать ему оружие в минуту опасности. Получивший оружие раб, само собой, уже не мог считаться рабом. Он обретал все обязанности и привилегии свободного, правда, не имел права голоса на тинге, но последнее для вчерашнего раба, наверное, было неважно.
Здесь царили иные традиции, но в целом они не слишком отличались от скандинавских. По крайней мере, Агнар собирался это проверить.
