– И тот вы опрокинете в ров, как только опустится вечер. Разумеется. Но не надо думать, что, если уж стены так крепки, а ров так широк, не нужно прилагать сил, чтоб обеспечить безопасность. Иди, следи, чтоб крестьяне не разбредались и не трусили. И скажи Кенреду, чтоб позаботился о раненых. Он-то, кстати, жив?
– Жив, – рассмеялся Эгберт. – Его при мне перевязывали, а он крутил глазами и орал, что сейчас всех положит, если его не пустят к датчанам.
– Значит, ничего серьезного, – принц на миг погрустнел. Он подумал об Аларде. Как ему не хватает его хлестких и точных советов. Потом вспомнил, что раненый старик настоял на том, чтоб остаться в Уилтоне, и немного повеселел. Пусть он не сможет биться, но уж посоветовать что-нибудь – наверняка не откажется.
Эльфред поспешил в келью, где положили его брата. Там вовсю суетились монахи, в маленькую печурку, дымящую, будто огромный очаг, подбрасывали сухих полешек, на столе двое монахов-травников разворачивали свой лекарский скарб. Этельреда положили на длинный топчан, застланный грубым покрывалом. Он лежал, дыша с таким трудом, что это было слышно даже, несмотря на шум вокруг. На земляном полу был набросан тростник, он поскрипывал, и когда Эльфред шел к топчану брата, ему казалось, что он идет по снегу.
Руки у Этельреда были холодны, как лед. Как только принц взял его за руку, синие веки дрогнули, и на младшего брата взглянули полные муки глаза старшего. В первый же миг Эльфред подумал, что король совсем не похож на самого себя. Что-то стерло с его лица привычные черты, заменило их другими. Потом молодой воин сообразил, что брату просто больно. Постоянная боль, перемешиваясь с дурнотой и слабостью, искажает черты. Лишь когда человек понимает, что истекают последние мгновения, и тело перестает чувствовать, на некоторых снисходит успокоение. На некоторых – наоборот, смертельный страх.
– Наклонись, – прошептал Этельред. У него не было сил говорить в голос.
Эльфред наклонился к самому лицу брата.
– Дай мне вина.
Горячее вино стояло на камне рядом с топчаном. Камень с плоской вершиной должно быть использовали вместо маленького столика. Принц взялся за кубок, не чувствуя жара и нисколько не обжигаясь. Несколько глотков пряного вина снова ненадолго вернули живые краски в черты Этельреда. Он завозился и потянулся к груди.
– Давит.
– Тебе кажется. Монах отлично наложил повязку, поверь мне. Просто болит рана… Хочешь чего-нибудь поесть? На поварне варят мясо, можно приказать мясного взвара.
– Нет, – король поморщился, но вяло. Он устал.
– Тебе нужны силы.
– Ладно. Прикажи. Но чтоб посолили.
Один из послушников, ждавших у порога кельи, выслушав приказ, тут же вскочил и убежал. Можно было не сомневаться – приказ выполнят быстро.
– Брат…
– Да?
– Ты меня ненавидишь?
– Что за ерунду ты говоришь? – обозлился Эльфред. – Как ты можешь такое говорить? Ты – мой брат…
– Я тебя оскорбил.
– Я тебя простил.
– Я умираю…
– Прекрати. Ты будешь жить. Здешние монахи знают свое дело. Они тебя поставят на ноги.
– Я умираю.
– Ерунда.
– Нет. Теперь ты король, – Этельред с трудом перехватил воздух, вздохнул и попытался повторить то же самое громко. Но у него не получилось. – Позови моих эрлов.
– Тебе не стоит напрягаться. Поспишь, поешь, и потом, если захочешь…
– Потом – не захочу. Сейчас зови. Делай! – приказ, отданный яростным и прерывающимся от слабости шепотом, мог бы показаться комичным, если б не был так горестен.
Эльфред подчинился. Выполнить приказ короля оказалось совсем не трудно – те эрлы, кто не был серьезно ранен и не погиб, ждали снаружи кельи, будто угадали, что понадобятся.
Повторить свои слова каждому Этельред, конечно, не смог бы – просто не хватило бы дыхания. Но хватило только двоих. Выслушав короткую фразу короля, они громко повторили ее остальным, и никто не усомнился в истинности сказанного. Слушая своих эрлов, правитель едва заметно кивал. Знатные саксы молчали, и то и дело поглядывали на короля. Они, конечно, не хотели сделать ему еще больнее, но в каждом взгляде он видел приговор. Никто не сомневался, что Этельреду осталось жить всего ничего.
Только Эльфред смотрел на него иначе. Сдвинув брови, он следил за каждым движением, каждым жестом брата, готовый помочь, и взгляд его скорее выражал озабоченность, заботливое участие и готовность бороться за жизнь родича, пока это будет возможно. Черпая успокоение и силу в его глазах, король жестом отпустил своих эрлов.
Теперь ты король, – повторил он Эльфреду. – Только… Я знаю, ты ее не любишь, но… Но позаботься о Вульфтрит. И о моих детях.
