доволен и этим. Искать пленницу в Центре все-таки проще, чем где-то во Вселенной, которая так же бесконечна, как само время. Он стал молчалив и мрачен, потому что, на самом-то деле, прекрасно понимал – дело облегчилось ненамного. Виданное ли дело – перерыть весь Асгердан в поиске Морганы, которой уже может и не быть в живых?
В Центр его перенесли не врата Реневеры – он сам смог перенестись туда, в пригород столицы, а уж оттуда на автобусе, прыгавшем по стационарным муниципальным порталам, как блоха, добрался в деловой центр. Он зашел в кафе – перекусить – и, взяв что-то съестное на те деньги, которые случайно оказались у него в кармане, сел за дальний столик и уставился в стену. Им овладело оцепенение, которое подстерегает человека перед лицом непосильной цели. Руки опустились, и на короткое мгновение он позволил себе поверить, что найти сестру невозможно.
Ну, в самом деле, как же ее теперь найдешь? Она же может оказаться где угодно. Центр необъятен. У Морганы нет документов. Так что же ему делать?
Магия даст сбой. Переход через границу между Белой и Черной стороной стирает след. Его уже больше не найти магией, даже если не обращать внимание на прошедшее время. Слишком много времени потеряно.
Но Руин, тем не менее, не собирался сдаваться. Он знал, что сдастся только тогда, когда убедится, что сестра его мертва. Доев и допив взятое вино, он с трудом, но вспомнил адрес Реневеры, и сумел добраться туда на общественном транспорте. Было еще очень рано, солнце едва брызнуло лучами – должно быть, около четырех утра. Еще холодно, хотелось закутаться в плащ, но Руин нес его перекинутым через руку, чтоб не пугать горожан своим необычным видом. А редкие прохожие уже появлялись на улицах – должно быть, спешили на работу – и поглядывали на провальского принца с недоумением. В самом деле, камзол на Руине был необычный.
Принц открыл дверь в квартиру Реневеры своим ключом, открыл очень тихо, чтоб не потревожить ее. Но когда он, ополоснув в ванной лицо, на цыпочках вошел в спальню, то обнаружил, что постель пуста, и одеяло не смято. Он обошел всю квартиру – на кухне немытая посуда то ли на двоих, то ли на троих, в кабинете небрежно брошен ноутбук, у видеофона валяется тонкий пластиковый листок, на которых – провальский принц уже знал – автоматически записывались телефоны. Такие листки были очень удобны, любой из них можно было потом вложить в любой видеофон, расположенный где угодно, и связаться с человеком, чей номер зафиксирован на нем.
Руин поднял пластиковый квадратный листок. Прочел имя и фамилию. Незнакомая.
Он отправился на кухню, сварил себе кофе и сел у окна – ждать ее.
Реневера явилась домой только в половине десятого. Она вошла в квартиру, зевая – вид у нее был усталый и помятый. Она была одета слишком роскошно и открыто для улицы, на вечернее платье с голой спиной и в пушистом манто на плечах. На подоле были пятна, у туфелек – слишком длинные каблуки. Принц тут же вспомнил, что машины Реневеры не было на стоянке. Она обернулась, увидела Руина, видимо вздрогнула – он заметил слишком яркую косметику на ее лице.
Молодая женщина быстро взяла себя в руки, и в глазах ее вместо удивления и даже испуга появилось равнодушие. Какое-то слишком уж деланное. Она неторопливо сняла с плеч манто и машинально оправила вечернее платье. Отставив пятую чашечку с недопитым кофе, он медленно вышел в коридор. Реневера стояла, повернувшись к нему боком, и было видно, как она побледнела под макияжем. Это было для мужчины самым верным знаком ее вины.
– Где ты была? – спросил он, сдерживая чувства и голос.
– Гуляла, – деланно-равнодушно ответила она.
– Где и с кем?
– Я должна тебе отвечать?
– Где и с кем ты была?
– Какое твое дело? Тебе, получается, можно пропадать незнамо где, а мне, значит, нельзя? – в ее голосе прозвучала настоящая обида, но взбешенный Руин не обратил на это внимания.
– Я не пропадал. Я занимался поисками своей сестры, и это тебе прекрасно известно. И тперь я хочу знать, где была ты, – он подождал. – Изволь ответить.
– И не подумаю. С какой стати я должна тебе отвечать? – ее голос поднялся, но пока еще не до крика. Впрочем, по голосу молодой женщины легко можно было догадаться, что до крика уже недалеко.
– Ты считаешь, что я не имею права знать, где ты шлялась, одетая и размалеванная, как шлюха? – проговорил Руин и наклонился над ней. Ему до безумия захотелось ее ударить.
В его голосе клокотала такая ярость, что молодая женщина поневоле взглянула на него со страхом. Глаза Руина были черны, казалось, зрачок разросся, заполонил собой радужку, а теперь стремительно пожирал и белок тоже. Это зрелище было ужасно, и Реневера отшатнулась от своего возлюбленного. Не успев закрыть весь белок, чернота стала отступать, и взгляд принца стал не таким страшным. Но, впрочем, немногим менее взбешенным.
Он вдруг осознал, что едва не повел себя так, как обязательно поступил бы Арман-Улл. Эта мысль сразу же отрезвила его. И пусть девушка несомненно заслужила трепку, он не поступит так, как она того заслуживает. Не поднимет на нее руку. Это бесчестно.
– Да пошел ты!.. – вскрикнула она, окаменевшая было под его взглядом, как птица перед удавом, и кинулась в спальню.
Он бросился за ней.
– Оставь меня в покое! – крикнула молодая женщина, повернувшись в дверях. – Это не твое дело. Понял? Не твое дело! У нас в мире другие традиции.
– Ты хочешь сказать, что понятий верности у вас в мире не существует?
– Ты мне изменяешь, а мне нельзя? Да? У нас равноправие.
– Я тебе не изменял.
– Откуда я знаю? – она была уже вся в слезах. Видя мокрые дорожки у нее на глазах, Руин почувствовал, что уже не хочет ее ударить. Вспышка прошла. Но осталось острое желание запереть ее в комнате и никуда больше не отпускать. – Ты шляешься неизвестно где, а я должна сидеть у окна? Ждать тебя?
– Тебе легче было бы узнать, что я развлекался в Провале? Ты с облегчением сочла бы, что твое поведение оправдано?
– Я уверена, что так оно и было!
Руин смотрел на нее в упор. Она не решалась поднять на него глаза, но почему-то чувствовала, что он говорит правду, и в самом деле не изменял ей. Но дело-то было не в изменах. Просто в Реневере жила обида, причем очень сильная. Обида на возлюбленного, который ради сестры и матери совершенно забыл о ней. Она, как истинная клановая, не могла бросить ему в лицо своих истинных обид. Мыслимое ли дело – обвинить кого-то в чрезмерной любви к матери, чрезмерной заботе о сестре? Реневера была уверена, что Моргана мертва, и втайне желала, чтоб ее мужчина как можно скорее смирился с этим и забыл ее. А Дебора... Дебора в браке, и с ней решительно ничего страшного не может произойти. О чем же беспокоиться?
Но даже в ярости, в крайней степени одержимости обидой она понимала, что говорить Руину подобное – жестоко и эгоистично. И она сама не могла понять, что делает и почему она это делает, если хочет совершенно обратного – быть с Руином, любить только его и только с ним проводить все свои ночи. Но ей казалось, что он этого не хочет, и обида смешивалась с бешенством. Бешенство ослепляло ее, как и любую женщину, и проще всего было оправдать свое состояние ревностью.
– Ты сама-то веришь тому, что говоришь?
– Да, верю!
– Очень жаль.
– Жаль или не жаль – мне наплевать. Но раз ты считаешь возможным делать так, как тебе нравится, я буду поступать так, как мне нравится.
– Не будешь, – ответил Руин спокойно.
– Это почему?
– Потому что я тебя запру.
Реневера развернулась и взглянула на собеседника недоверчиво. Но недоверие скоро рассеялось.
