настенные коврики, габриаки — вырезанные из виноградной лозы забавные фигурки. Оказалось, название «габриаки» происходит не от имени поэтессы Черубины де Габриак, многажды бывавшей в Коктебеле, но от фамилии отца Марии Дмитриевны.
— Где ей, мистификаторше, — сказал я.
— А вы чем занимаетесь? — наморщила лоб хозяйка.
— Писатель, — совсем некстати оказался рядом Володя.
— Писатель? Но ведь писателей уже нет, — мило улыбнулась мне Мария Дмитриевна, и глаза ее сверкнули, как сполох зарницы на краю земли.
— Нет, — согласился с ней я. — Закончились.
— Да-да, с поколением моего отца и дяди, — хозяйка улыбалась, но вишни, изучающие меня, стали вдруг холодны.
— Вы ведь дворянка? — льстиво улыбнулся ей Володя.
— Это не имеет значения. Хотя, конечно, уровень дворянской культуры и нынешней… Сегодня писателем нельзя назвать никого. Но взгляните на этот кувшин. Я его называю «Кувшинное рыло».
Она сняла с полки глиняный сосуд и передала Володе. Тот потрясенно ахнул. Горлышком кувшина была голова Марии Дмитриевны. Да, в молодости она была чудо как хороша. Богиня! И богиня античная, до которой позднейшим богиням было так же далеко, как нынешним писателям до дворянских. Высокий лоб, прямой нос, все проницающие глаза, нежный овал скул, шапка густых волос, ниспадающих роскошной виноградной гроздью…
— Это я в молодости вылепила, — сказала хозяйка, довольная произведенным эффектом. — Конечно, рискованно старухе держать в доме подобное Кувшинное Рыло, иногда так и хочется грохнуть его о землю…
— Вы сейчас ничуть не хуже, чем в молодости! — пылко возразил Володя. — Если бы оно продавалось, я бы его купил. За любые деньги.
— Не продается, — поставила кувшин на место Мария Дмитриевна. — Так где вы хотите водрузить памятник — на набережной?
— Я… — снова стал заикаться Володя.
— Нет, на набережной нельзя, — остановила его мановением руки хозяйка. — Может быть, вместо головы у музея… Она ведь уродлива, и если вместо одной уродины поставить другую… Ладно, я поговорю с девочками.
Она улыбнулась, и мне стало жалко этих девочек. Недаром они под разными предлогами отказались идти с нами. Представить только синюшно-бледную Наташу рядом с бронзовым Кувшинным Рылом. Правда, на вкус и цвет товарища нет, и если содрать к черту этот сарафан с Натальи…
Я стукнулся об угол стола, пришел в себя и бросился догонять хозяйку с Володей.
— Это ведь был болгарский дом, оттого такая планировка, — донесся до меня голос Марии Дмитриевны. — Жилые помещения наверху, подсобные внизу. Дом хоть невелик, но расходов требует изрядных.
— А когда вы уезжаете отсюда в Москву? — спросил Володя.
— В октябре-ноябре.
Дом и двор мне казались огромными. Я остановился, рассматривая кусты роз, виноградник, абрикосовые и персиковые деревья.
— Пифос у вас настоящий или муляж? — Володя подошел к огромному сосуду, стоящему у ворот.
— Как это — муляж?! — покрылась пятнами Мария Дмитриевна. — У нас, правда, пытаются оттяпать пятьсот лет, но мы им не уступим — две с половиной тысячи, и точка! Настоящий античный пифос, отцу подарили.
— А кто этот подлец, который отнимает у вас полтысячи лет? — водил носом по поверхности пифоса близорукий Володя.
— Да есть один немец. Восточный, — с презрением сказала Мария Дмитриевна.
— Немцы — они всегда нам завидуют. Потому и воюют с нами, — наконец оторвался от пифоса Володя и улыбнулся мне. — Настоящий.
— А вы что-нибудь в этом понимаете? — с подозрением спросила Кувшинное Рыло, переводя взгляд с Володи на меня и обратно.
— Я финансировал строительство музея античности под Ростовом, — сказал Володя. — Там этих пифосов… Но ваш очень хороший. Две или две с половиной тысячи лет — не такая уж разница.
— Нет! — топнула ногой хозяйка. — Пока я жива, пятьсот лет не отдам!
В гневе она была прекрасна.
Мы вышли на улицу. Володя нервно зажег спичку и закурил.
— Потрясающая женщина, — сказал он.
— Да, старуха что надо, — согласился я. — Поставит тебе памятник в два счета.
Володя вдруг повернулся и уставился на ворота, из которых мы вышли.
— И все-таки я здесь уже был, — после долгой паузы сказал он. — Только сильно пьяный.
Мы направились к набережной, на которой нас ждали музыканты, и не только они.
— Послушай, я сбегаю домой за деньгами, встретимся через полчаса напротив столовой Дома творчества, — озабоченно сказал Володя. — Скрипачку никуда не отпускай, у меня сегодня лирическое настроение.
Он убежал. Я остановился на развилке двух улиц — одна сбегала к набережной, вторая, извиваясь, уползала в сторону гор. Было уже совсем темно. С моря дул свежий ветер, и это предвещало шторм. Но шторма ли нам бояться? Пока над головой дробные звезды. Я вдохнул полной грудью воздух и ощутил острый запах мочи. Да, шторма действительно не избежать…
На набережной я взял бутылку пива и сел за свободный столик кафешки. Густо валил курортный люд, кто в кабак, кто из него, многие просто гуляли.
Рядом со мной на пластмассовый стул плюхнулся мужик с двумя бутылками пива в руках.
— Свободно?
— Садись, — сказал я.
Мужик был из тех, кому в темном углу лучше не попадаться, но на курорте они добрые, это я знал.
— Видал? — кивнул он на спецназовцев, которые прошли мимо, поигрывая дубинками и подчеркнуто не глядя на нас. — Беркуты хреновы.
— А что такое?
— Да вчера выхожу из кабака — а они со всех сторон: «Ваши документы!» — «Какие документы, — говорю, — я на отдыхе».
— Не поверили?
— Не-а. Один, падла, вцепился в руку и верещит, будто я его режу. Не, полетали они вчера классно. Как воробьи!
— Так беркуты или воробьи?
— «Беркутом» ихний спецназ называется. А сами мелкие, как воробьи. Самый здоровый мне до уха не достанет. Я им говорю: отстаньте, воробьи, у меня жена дома спит. Ну и понеслось… Клево летали, один, в натуре, головой автомат с игрушками пробил.
Он осуждающе покачал головой и надолго присосался к бутылке с пивом.
— И что? — спросил я.
— Скрутили, гады, — с трудом отдышался мужик. — Их человек пятнадцать, а я один. Но хорошо полетали. На двести баксов.
— На сколько?!
— Двести. Привезли в участок, а у меня документов никаких. Я говорю — за сколько выпустите? Они — ты нам обмундирование на триста баксов порвал. И морды попортил. Я говорю — вы мне тоже не по заднице шлепали. Двести баксов, и ни копейки больше.
— Баксы с собой были?
— Ты чё? — удивился борец с беркутами. — В кабак я деньги не беру. Дома оставил.
