— Помидоры есть? — взял в руки миску с мясом Сергей.
— Вон, целая корзина, — показал Володя.
Сергей ушел на кухню, девушка достала из футляра скрипку.
— Что сыграть? — посмотрела она на Володю.
— «Аве, Мария» Шуберта, — сказал он.
Полилась божественная музыка. Володя слушал, закрыв глаза. Я смотрел на скрипачку — она играла, отрешившись и от этого дворика, и от людей, заполнивших его, и даже от этой ночи. Так и должно звучать обращение к Божьей Матери…
Скрипка смолкла, и девицы, отставив стаканы, громко зааплодировали.
— Полонез Огиньского, — заказал я.
Скрипачка кивнула, некоторое время постояла, глядя невидящими глазами перед собой, и подняла смычок.
Для меня полонез «Прощание с родиной» был особой музыкой. И дело даже не в том, что я бывал в Слониме, родовом гнезде Огиньских. Темная, заполненная до краев река Щара, старый парк, каналы со смыкающимися над ними кронами ветел, костел и церковь, стоящие почти вплотную друг к другу, вымощенные булыжником центральная площадь с прилегающими улочками… Когда-то здесь были и дворец, и театр, на сцену которого могла выехать карета, запряженная шестью парами лошадей, а если эта сцена заполнялась водой, то по ней одновременно плавали двенадцать лодок с гребцами и актерами. Позже труппа этого театра стала основой для польского национального театра. Сам театр Огиньских сгорел в тысяча восемьсот двенадцатом году — сожгли французы…
Нет, дело даже не в Слониме. Эта музыка была для меня прощанием с замками, пущами и городами прежней Беларуси, той, которую мы уже никогда не увидим. И с людьми, возводившими эти замки, обихаживавшими пущи, живущими в городах — Гродно, Новогрудке, Волковыске, Лиде, Нисвиже, Мире… Уходил в вечность огромный материк культуры, подобной которой уже не будет. Не будет таких замков, как в Новогрудке, Несвиже, Мире, не будет пущ, равных Беловежской и Налибокской, не будет дворцов Раздзивиллов, Сапег, Тышкевичей… Уходили люди, знавшие то, чего мы уже никогда не узнаем. Под чарующие звуки скрипки опускалась на дно Атлантида, о которой мы будем вспоминать, как о прекрасном сне.
— Да, — сказала Елена, когда музыка смолкла, — вот почему я и не смогла жить в Японии. Нашу Россию ни с чем не сравнить.
Из всех, сидящих за столом, Елена явно предпочитала меня, и это сильно не нравилось Володе. Но я здесь был ни при чем.
— Скучно живут? — спросил я, имея в виду японцев.
— Скучно — не то слово! Там все расписано до мелочей. Я была на грани нервного срыва.
— Потому и приехала в Коктебель?
— Конечно!
— А еще нам мужья надоели, — вмешалась Татьяна. — Особенно твой. Нет, он ничего парень, но лучше бы ему другую жену найти. Чтоб вместе в компьютере ковырялись.
Девушки захохотали.
Странно, но из трех подруг меня больше занимала Ольга, которая все время молчала, лишь иногда улыбаясь. Вот и сейчас она дернула уголками губ, когда заговорили о мужьях.
— А это наша страшная Ольга, — погладила ее по голове Елена. — Мы ее так и зовем — Стр-рашная Ольга! Нравится?
Она смотрела на меня в упор.
— Нравится, — выдержал я ее взгляд.
— Ну а мы с Танькой?
Хорошо, у меня в руках был стакан, и я имел право сделать три добрых глотка, прежде чем ответить.
— Э-эх… — проскрипел я, возведя очи горе, — молодежь…
Татьяна прыснула в ладонь, Елена захохотала, откинувшись в кресле, Ольга улыбнулась мне всем лицом. Серьезной осталась лишь скрипачка — она думала о чем-то своем.
Володя вскочил, похлопал себя по карманам, достал пачку сигарет и сел.
— Сыграйте Моцарта, — сказал он, несколько успокоившись.
Зазвучал Моцарт. Елена слушала его, сведя брови. Интересно, чем может быть озабочена в Коктебеле хорошенькая певица, вернувшаяся из Японии и приходящая в себя на нудистском пляже? Я знал, что до обеда она проводит время именно там.
— Как вас зовут? — спросил я скрипачку, когда она закончила играть.
— Лена… — смущенно улыбнулась она.
— А откуда приехали?
— Из Донецка.
— Кроме Коктебеля где-нибудь еще играли? — подключился к расспросам Володя.
— В Москве играли, возле Парка культуры. Но там тяжело работать рядом с консерваторскими. Класс высокий.
— Но вы ведь тоже не самоучка?
— Я девять лет не играла, — Лена вздохнула и осторожно положила на скамейку скрипку. — Руку повредила… А потом вдруг приснилось, что рука ожила, и начала заниматься. Теперь готова ночью и днем играть
— У вас хорошо получается, — ласково сказала Елена, глядя на нее повлажневшими глазами.
— Ну, не так хорошо, как хотелось бы, но заработать на жизнь уже могу. У меня дома с мамой девятилетний сын.
— А Сергей?
Мы все поняли, что имела в виду Елена.
— Сергей настоящий друг! — улыбнулась скрипачка. — Защитник. Одна будешь играть — последнее отберут… А как он мясо готовит!
— Музыка, конечно, хорошая, но ведь уже два часа ночи! — раздался вдруг возмущенный голос.
Мы оглянулись. Из темноты выдвинулась женщина в халате.
— У меня дочка не может заснуть, а вы здесь песни играете! — распаляла себя женщина. — Совесть надо иметь — в два часа ночи на скрипке!..
— Все-все-все, заканчиваем, — приложил руки к груди Володя. — Приношу тысячу извинений, не заметили, что уже ночь. Больше не будем.
Женщина, ворча, отступила назад в темноту.
— Соседка, — объяснил Володя, — обиделась, что ее не пригласили. У нас всегда праздник испортят.
— Ничего, — положила ему руку на плечо Елена, — в Японии мы бы уже давно в тюрьме сидели.
Все рассмеялись. И тут появился Сергей со сковородой дымящегося мяса. Эта штука, как говорится, была посильней «Фауста» Гете.
Володя водрузил сковороду на середину стола, и началось пиршество. Но Володя, тонкий мастер мизансцены, не позаботился о вилках или хотя бы ложках. И пока я и музыканты оглядывались в поисках приборов, девицы схватили по куску хлеба, выгребли руками из помидорного месива по хорошему оковалку мяса и восторженно заурчали. Пришлось последовать их примеру. Но кто не успел, тот опоздал.
Володя с удовлетворением взирал на первобытную трапезу. Вид хорошеньких девушек, достающих мясо руками и жадно его поедающих, мог улучшить даже вконец испорченное настроение. Я тоже обратил внимание, что зубы у всех троих девушек крепкие.
— Между прочим, первоначально полонез Огиньского назывался «Встреча с родиной», — сказал я Лене-скрипачке.
— Да? — испугалась она. — А мы его играем как «Прощание с родиной»…
— Правильно играете, — кивнул я. — У него была встреча, а у нас прощание. За полтора века многое изменилось в жизни.
