свободной жизнью в свободной стране. Как он рассказал мне по телефону, бассейн на зиму он законсервировал сам, отказавшись от услуг фирмы. Неделю закачивал автомобильной “лягушкой” воздух под плёнку, но сто долларов сэкономил. Такси он пока арендует на соседней улице, однако в этом или в следующем году предполагает купить новую машину тысяч за десять — и тогда развернётся по- настоящему.
Володя после известных всем событий эмигрировал из Сухуми в Сочи. Наверное, испугался своего полумингрельского происхождения и сбежал, бросив квартиру и должность то ли завотделом, то ли заместителя главного редактора газеты. Сейчас работает в сочинской газете корреспондентом, — и случается ли ему бывать на хлеб-соли, мне неведомо.
А Жан умер. Не знаю, сделали ли ему операцию, превращающую его из уникума в обычного человека, но умер он от сердца, не дожив и до сорока.
Что белоснежный корабль, некогда пришвартовавшийся к лесистой горе на берегу моря и называющийся Сухуми? Корабль получил большие пробоины, но пока не затонул. Впрочем, все мы рано или поздно утонем в океане времени, вернёмся в той самое тёплое солёное лоно, из которого когда-то вышли.
«Золотая свинья»
Небольшой отряд вооруженных верховых подъехал к охотничьему замку графов Тышкевичей в первый день коляд.
Прижимал непривычно сильный для этих мест мороз. Под слепящим солнцем пуща за рекой сверкала замком из сказки. Грузными башнями стояли кряжистые дубы. Восточными минаретами возносились в небо темные ели. Неприступными бастионами подпирала их стена мелколесья и кустарников. Речка, закованная в ледяной панцирь, парила на стремнине, клокотала, пролегала она рвом, опоясывающим громадный замок.
С мелодичным звоном стреляли над головой сухие ветки. Верховые ежились на понурых крестьянских конях, тревожно озирались на каждый морозный выстрел из пущи. Топотали кони, скрипели полозья дровней, которые тащились в хвосте отряда, выбивало из глаз слезу низкое, едва-едва над верхушками елей, солнце.
От Першая до замка было километров десять, люди и кони устали.
— Замок, — наконец остановил коня передний всадник, бывший егерь Безручка.
Вереница верховых сбилась в кучу.
Комиссар в шапке-магерке, из-под которой торчали курчавые волосы, малорослый даже на коне, повел крючковатым носом:
— Замок?
— Он самый.
Комиссар суетливо содрал рукавицы, расстегнул шинель, засунул под мышки онемевшие руки.
— Как бы не отморозить… — вынул он из стремян ноги, поболтал ими.
— В замке отогреемся! — хохотнул кто-то.
— Граф здесь? — повернулся к Безручке комиссар.
— Где он денется… Да вы сами увидите, что он за граф.
Комиссар посмотрел близорукими глазами ему в лицо, хотел еще что-то спросить — и махнул, скривившись, рукой:
— Ладно, езжай вперед, мы за тобой…
Кони потрусили к жилью. Завизжали петли ворот.
— Разбежались, — усмехнулся Безручка. — Тут уже дворни совсем мало осталось, один конюх и эта… хозяйка.
— А почему он сам остался? — поднял узкие плечи комиссар — и забыл их опустить. — Мог вместе с немцами или поляками.
— Сейчас увидите, — хмыкнул егерь. — Ему беги не беги — одна холера. А вам надо нос снегом растереть. Или шерстью.
— Что?.. — схватился за нос комиссар.
— Кончик побелел, на таком морозе не диво. Лес стреляет — значит, самый мороз.
Комиссар стал тереть нос рукавицей, со злостью разглядывая замок. Двухэтажное строение из красного кирпича блестело множеством окон. Широкие каменные ступени, заметенные снегом, восходили к высокой двери с бронзовыми ручками. По обеим сторонам ее львы с оскаленными пастями. Черепичная крыша вровень с кронами сосен. Всего два этажа, но высокое здание. Из одной трубы вьется дымок.
От мороза тело задубело с головы до пяток, но комиссар все медлил окунуться в тепло жилья.
— Роскошно жили, а, Безручка? — сузил он глаза.
— Дак ведь граф.
— Пошли.
Сразу громко заговорили люди, один из них кинулся по ступеням, стал стучать в дверь руками и ногами. Замок молчал, равнодушно глядя на людей холодными окнами.
— Может, окна высадить? — рванул с плеча винтовку детина в опорках, комиссар до сегодняшнего дня его никогда не видел.
— Отставить! — поднял руку комиссар.
И тут распахнулась половинка окна над входом, показалась простоволосая женщина.
— Вон там вход, там! — показала женщина рукой. — Парадный вход заколочен!..
Ругаясь, красноармейцы побежали за угол. Хорошо расчищенная дорожка подвела к неприметной двери, невысокой, с тугой пружиной. Полезли по одному в дверь. Детина, спина которого загораживала комиссару полмира, вдруг остановился, вскинул винтарь и ахнул в собаку, рычащую из будки. Та захлебнулась кашлем, затихла.
— Кто разрешил? — вызверился комиссар. — Кто позволил стрелять, спрашиваю?!
Детина, не больно испугавшись, расплылся в улыбке:
— Дак гавкает, товарищ комиссар, в ушах звенит!..
Комиссару захотелось двинуть в скалящуюся нахальную морду, но рядом никого не было.
— Поговори у меня… Марш в дом!
Иметь такого за спиной было страшно. Детина, поняв комиссара, по-свойски ему подмигнул.
Они прошли через пустую большую кухню — и оказались в зале. Свет падал из высоких стрельчатых окон вверху. По обеим сторонам лестницы в два больших пролета, как стража, стояли рыцари в латах. В полутемных нишах таились от незваных гостей мраморные скульптуры Аполлона, Пана, Вакха, Артемиды, Дианы. Аккуратные четырехугольники на стенах говорили, что еще недавно здесь висели портреты владельцев замка.
— Чем обязаны? — послышался голос сверху.
Женщина в длинном черном платье спускалась по лестнице, будто боясь поскользнуться. Она спросила по-польски, и это комиссару не понравилось.
— Так что, проша пани, ответил он, — по поручению Совета солдатских, рабочих и крестьянских депутатов делегация к графу Тышкевичу. Вот мандат. Могу я видеть графа?
Женщина, не замечая бумаги, которую достал из-под шинели комиссар, смотрела ему в глаза.
— Граф… болен. А в чем, пан комиссар, дело?
Комиссар оглянулся на Безручку — болен?
— Ага, — встал тот рядом с ним, — я же говорил товарищу комиссару. Сдетинел граф на старости, проша пани.
— Микола? — дотронулась правой рукой до виска женщина. — И ты с ними, Микола?
— А с кем же мне быть, — плюнул тот на пол. — Не во дворцах проживаем.
