Женщина покраснела.
— Так что с графом? — потерял терпение комиссар. — Здесь он или нет?
— Тут, тут, — сказал Микола. — Сидит в кресле и книжки разглядывает. А эта за ним горшки выносит.
— Проведите меня к графу, — пощупал распухший нос комиссар. — Что за шуточки, понимаешь, с представителями власти?
— А мы что? — понизил голос детина, застреливший собаку. — Какое у нас задание?
— Обследовать здание и реквизировать все ценное, — бросил через плечо комиссар. — Безручка, за мной.
Красноармейцы рассыпались по первому этажу здания. Детина, немного подождав, стал осторожно подниматься по ступенькам, проводя взглядом комиссара и Безручку.
— Куда? — остановился комиссар, свесился через перила. — А ну марш на конюшню!
Детина, что-то буркнув, неохотно побрел к кухне.
— Сколько здесь комнат? — спросил комиссар женщину.
— Двадцать четыре.
— А отчего такой дворец в лесу построили?
— Охотничий дом.
— А-га. И на кого охотились?
— Пусть егерь расскажет. Я этим не интересовалась.
— Не интересовалась, — подал голос Безручка, — а графа к рукам прибрала. Из-за нее никуда ехать не захотел. Дети в Варшаве и Париже, а она тут.
— Жена? — усмехнулся комиссар.
— Покоевкой, горничной была, теперь как бы жена. Слышали: экономка в бубен бубит, покоевка в хрен трубит. Ну дак и натрубила.
— Хам!
— О-хо-хо! — скривился Безручка. — Этакие паны, по три в штаны.
— Отставить, — сказал комиссар.
Они миновали несколько комнат, остановились возле угловой, дверь которой была приоткрыта.
— Вот… — показал хозяйка.
Комиссар толкнул дверь ногой и вошел. За ним протиснулся Безручка, следом вошла женщина.
В кресле-качалке у окна сидел старик. Он поднял голову, и в глаза сразу бросилась его детская улыбка. Клочьями торчала неопрятная борода. На лысой голове спутались три волосины. Шишковатые пальцы бесцельно блуждали по отвороту халата, подбираясь к горлу. А улыбка была детская, беззубая.
Скользнув взглядом по гостям, он подался телом к женщине. Та подбежала, наклонилась, что-то прошептала в ухо, поглаживая его по голове и плечам.
— Именем республики, — сказал комиссар, — дворец и все графское имущество конфисковываются. Вы, граф, арестованы до выяснения обстоятельств. На сборы даю полчаса.
Старик в кресле выслушал, сморщив лоб, повернулся к женщине и что-то сказал по-французски. Та, не глядя на комиссара, перевела, мешая польские слова с русскими:
— Граф в политику не вмешивается. Он застался, потому что хочет умереть на родине. Все его гроши дети перевели за границу. Он просит дать ему возможность застаться тут. Дать спокуй.
— Скажите графу, что я исполняю приказ, — переступил, скрипнув сапогами, комиссар. — До выяснения обстоятельств я вынужден доставить его в Першай.
— Граф все понимает, он только не говорит… по-вашему.
Это прозвучало двусмысленно. Да, женщина комиссару не понравилась. Как женщина, как переводчица графа, как хозяйка лесного замка.
— Вы тоже поедете с нами. Замок будет взят под охрану. С собой берите самое необходимое. Граф ходить может?
Женщина, поколебавшись, кивнула головой.
Она опять наклонилась к старику, успокаивающе зашептала, поглаживая рукой по щеке. Тот оперся о ручки кресла, с усилием встал. Был он среднего роста, сгорбленный, руки и ноги полностью не разгибались. Одет в подбитый мехом халат, из-под которого видно чистое белье, на ногах мягкие валенки. Что он все улыбается?
Комиссар осмотрел комнату. На письменном столе с изящно изогнутыми ножками несколько книг, одна из них раскрыта. Подсвечник с тремя толстыми огарками. Тяжелые шторы. На кровати скомканные простыни, пуховое одеяло, две подушки. На новую кровать придется переезжать графу. И любви конец.
Действительно, отчего он не уехал в свои варшавские или какие-нибудь другие дворцы? На что рассчитывал?
— Золото в доме есть? — повернулся комиссар к женщине.
— Перед войной все вывезли. Немного из серебряного столового сервиза засталось, у меня нет… — Она дотронулась до сережек в ушах.
— Совсем никаких ценностей?
— Только сам замок…
— А у него? — кивнул он на старика.
— Граф живет очень скромно.
— Безручка, займись коврами. — Комиссар поморщился, потрогал себя за нос. — На конюшне кони есть?
Хозяйка хотела ответить, но Безручка перебил ее:
— Одиннадцать чистопородных арабских скакунов было, товарищ комиссар, сам видел! По двадцать тысяч рублей золотом каждый! И конюхов человек двадцать. Ни у кого такой конюшни не было, товарищ комиссар, ни в Вильне, ни за Вильней. Выводили на пробежку — земля дрожала…
— Тоже вывезли?
— Видать, немца достались.
Граф вдруг заговорил, показывая рукой в окно. Чужая речь звучала приятно для уха, комиссар слушал, не перебивая.
— Ну? — уставился он на женщину, когда граф утомленно затих, вытирая с бороды слюну.
— Граф говорит, что кони и правда были очень дорогие, лучшие в России… В Англии покупали, так, граф?
Старик кивнул головой.
— Где они сейчас?
— В Варшаву увезли… Не знаю, этим управляющий занимался, но мы уже давно без управляющего… Граф отошел от всех дел, не захотел жить с семьей… Понимаете, мы не имеем никаких связей…
— Ладно.
Замок был наполнен голосами, грохотом, шуршанием, к потолкам с лепниной вздымалась пыль, собиравшаяся по углам голами. Красноармейцы деловито стаскивали в кучу все, что попадалось под руку: стулья, зеркала, скатерти, покрывала, посуду. С грохотом рухнул один из рыцарей у лестницы.
— Кахля на печках хорошая! — крикнул в спину комиссару цыганистый парень с завязанной шеей. — В Ивенце мой дед кахлей занимался, эта оттуль…
— Кафель не трогать, — погрозил ему комиссар. — Вывезем только то, что могут украсть.
— А як же! — охотно согласился красноармеец. — Народное имущество. Но украсть и кахлю можно, и шпалеры, весь замок по кирпичине разберут, если что.
— А это? — похлопал комиссар по кобуре маузера.
— Дак ясно. Власть тогда власть, когда ее боятся.
Красноармейцы по одному заскакивали на кухню и выходили оттуда, жуя. У комиссара засосало в животе, но на кухню он не пошел. Нечего ему делать на кухнях. Интересно, кто готовил графу еду? Неужели эта, с задранным носом?
Сверху уже спускался, опираясь на трость, граф, женщина следом за ним несла раздувшийся саквояж.
— Что в нем? — потянулся комиссар к саквояжу.
