Это слово буравит Аникина, вертится в его усталом мозгу, преследует его как наваждение. Днестр, Днестр, Днестр… Что-то колючее, железное и жесткое слышится в нем. Стук станкового пулемета, неумолимый и гадкий, как смерть: стр… стр… тра-та-та… стрелять… стр… И дно — мертвое, непроглядное, холодное. Мокрое, как могила Кости Фролова. Днестр… Как выдох огромного водяного дракона. Блестя стальными чешуйками, он глухо ворочается там, в ночной темноте, и как бы предупреждает: не суйся, а то проглочу, не суйся, а то… стр…
VI
— Товарищ командир… товарищ командир…
Андрей даже вздрогнул от неожиданности.
Зайченко тряс его за плечо.
— Вот бисова душа… Едрить твою кочерыжку, — с досадой сплюнул Бондарь, тут же ткнув Зайченко в бок. — Что ж ты командиру роздыху не даешь? Не видишь, что ль, прикорнул малеха товарищ старшина-
Андрей и сам не заметил, как задремал.
— Я одно не пойму — к чему спешка такая? — смутившись, но не отступаясь от своего, опять завел тему Зайченко. — Еще и в разведчики произвели, ни с того ни с сего…
— Так ты ж сам все мечтал в герои-разведчики попасть, — тут же снова вступил в разговор Попов. — Сам же расписывал… Мол, вернешься в родной колхоз грудь — колесом, а на ней ордена и медали позвякивали, и чтоб девок от звону того в жар бросало. Это чьи-то песни мы тут слушали?…
— Песни-то песнями, — вздохнул Зайченко. — Так ить, апрель на дворе… И война, как Богдан Николаич говорит, всамделишно, — с горки. Вот шел я только что. Темень — хоть глаз выкалывай, а в воздухе… — Зайченко зажмурился и втянул в легкие воздух, словно бы какую-то ароматнейшую взвесь.
— Что в воздухе?… — поддаваясь артистическим ходам Зайченко, с нескрываемым любопытством спросил Байрамов.
— Весна, Анзор, весна!… — торжественно заключил Зайченко. — Как дыхнешь, словно пронимает тебя всего… И так жить охота, и столько, кажется, ждет тебя там, впереди… Эх, робяты… Вот и думаешь: ну их к черту, ордена и медали эти… скорей бы уж лучше война эта к концу своему прикатилась. Чтоб потопать себе спокойненько живому до дому… Щас ради этого, кажись, колесо Богдана Николаича носил бы. Честное слово! Вместо медалей… И то правда — тоже грудь колесом…
— Слышь, вместо… А ведь Богдан Николаич орден-то именно благодаря колесу и заработал… — резонно заметил Евменов.
Все согласно кивнули, вспоминая, как Бондарь устроил воздушный бой с фашистскими асами.
Вокруг колеса ротного пулеметчика старшего сержанта Бондаря, прикомандированного к отделению Аникина, разговор крутанулся не случайно. Колесо это — обыкновеннейшее в прошлом деревянное колесо от телеги — стараниями Бондаря стало достопримечательностью всего батальона. Таскал он его с собой с месяц — с молчаливым упорством, не обращая внимания на шуточки и подковыристые замечания товарищей по оружию. В любом месте, где взвод хоть на малое время обустраивал свои позиции, Бондарь устраивал один и тот же ритуал. Выбирал на небольшом удалении средней толщины дерево и аккуратно его спиливал, да так, что пень ствола оставался торчать где-то на метр от земли. К этому пню Богдан приносил из обоза свое колесо и крепил его по центру спила железным штырем. Сверху, на эту конструкцию Бондарь и устанавливал пулемет, фиксируя сошки на двух деревянных колесных спицах.
— Смотри-ка, как быстро старший сержант из пулеметчика в зенитчики переформировался, — замечал кто-то из доморощенных взводных остряков.
— Смотри, щас физиономию тебе малеха переформирую… — незлобливо откликался пулеметчик.
Справедливости ради надо отметить, что острили умники на расстоянии, чтобы не получить под горячую руку увесистого тумака. Впрочем, Бондарь и не особо обращал внимание на замечания и комментарии к своим приготовлениям. Он терпеливо ждал своего шанса.
С самого февраля над позициями батальона ни разу не появлялись немецкие истребители и бомбардировщики. Сказывалось превосходство нашей авиации, которая господствовала в воздухе, не пуская фашистских стервятников далеко в глубь освобождаемой советской земли. Дивизия неудержимо двигалась вперед, на запад. В батальон поступал приказ выступать, и солдаты вновь, в бессчетный раз, снимались с только-только обжитого места. Бондарь как ни в чем не бывало демонтировал свою зенитно-пулеметную установку и прятал колесо в обозной телеге. А на следующем привале все опять повторялось заново.
VII
И вот, под Николаевом, настал долгожданный час Бондаря. В результате ночного боя батальон вышел на противоположную, к городу обращенную окраину села Виноградный Сад. Здесь комбат приказал окапываться и готовиться к наступлению на город.
Настроение у бойцов было подавленное. Только что они закопали в сырую глину тело
Кости Фролова и еще пятерых бойцов, трое из которых были из отделения Аникина. Еще когда в яме было чуть меньше метра, стала прибывать вода. Комбат торопил. Надо было окапываться, так как ожидалась контратака со стороны города. Убитых пришлось хоронить прямо в эту воду. Бондарь все же успел сколотить что-то вроде настила. Его положили на чавкающее, серо-желтое дно ямы, а уже на него — убитых.
Голодное, продрогшее до костей отделение Аникина вычерпывало до жижи раскисшую от распутицы землю на левом фланге села.
— И еще эти тучи… сплошной пеленой, — бубнил Зайченко. — Словно в саван тебя закутывают…
— Заткнись лучше! — зло одергивал его Попов. — И без тебя тошно…
Остальные молча рыли раскисшую землю. Но их лица красноречиво подтверждали, что в душе каждого — та же картина.
Только сержант Бондарь времени не терял. Уже оттяпал полствола у приземистой, но крепенькой яблони с обломанной снарядом кроной. Не успел он приладить к колесу пулемет, как серое предрассветное небо наполнилось гулом авиационных моторов. Гул нарастал из-за Буга. Оттуда, с левого берега, несколько часов назад батальон форсировал на лодках ледяную гладь реки. В расположившейся неподалеку Киндиновке еще гремели выстрелы. А может, соседи из гвардейской стрелковой дивизии решили с ходу, без передышки, войти в город. Судя по нарастающему в небе гулу, наземную операцию по освобождению Николаева решили поддержать с воздуха. И поддержку оказали немалую.
Одно за другим над головами аникинских бойцов величественно прошли несколько звеньев «горбатых». По флангам, в охранительных двойках, их сопровождали несколько «Як-9». «Илы» шли так низко, что кто-то поневоле даже пригнул голову, когда их черные разлапистые силуэты заслонили небо над головой. Зримая мощь авиационной поддержки действительно впечатляла. «Ух ты!» — не сдерживая радостных эмоций, тут же оживились солдаты. Все как один провожали восхищенными взглядами краснозведные самолеты. Один только Бондарь не пялился в мутно-серое, будто не проспавшееся, небо. Он спешно крепил к колесу сошки своего «дегтяря». Так дружелюбно, на мирный ремесленный лад, называл боец свой пулемет.
Немецкие истребители возникли в небе неожиданно. Вначале в мерный, низкий гул вклинился резкий, завывающий рев. Тут же из-за Киндиновки появились и «крестовые»: сначала пара «Фокке-вульф-190», а следом — пара «Мессершмиттов». Тут уже одним наклоном головы не обошлось. «Мессеры», на бреющем полете проревев прямо над позициями батальона, плеснули в бойцов одну за другой две очереди, заставив всех броситься плашмя прямо в чвакнувшую, обдавшую ледяным холодом грязь.
