Василий.
— Ничего, — только-то и сказала молчаливая медсестра.
— В коридоре сидит Аня и твои родители, ненадолго я к тебе их пущу.
— Спасибо, Сергей Иванович.
— Да не за что.
Однако сейчас ему больше всего хотелось остаться одному. Возникло странное и неотвратимое чувство мощного перелома, после которого его жизнь должна пойти иным руслом. Не было обиды или разочарования, но нужно было свыкаться с новыми обстоятельствами. Что произошло — то произошло, и удивительно — Василий вдруг понял, что ему стало легче. Легче потому, что, не взирая на внешнее поражение, подспудно он осознавал победу внутреннюю. В том числе — над самим собой. И сейчас ему нужно было побыть одному, да не получалось.
Труднее всего оказалось успокоить отца, который обещал сломать руки обидчикам и их родителям. Метался по палате, выкрикивал ругательства, но Василий в ответ твердил своё:
— Папа, если ты вмешаешься, это будет не по-мужски.
Мать просто тихо всхлипывала и гладила его по голове. Наконец, их оставили наедине с Аней.
— Теперь я вряд ли стану великим пианистом, — грустно, но спокойно констатировал Василий.
— Ты думаешь, это что-то меняет? — Аня гладила торчащие из гипса, покрытые белым налётом подушечки пальцев.
— Но ведь ты хотела меня видеть именно таким.
— Хотела, но ещё не всё потеряно. И это не самое главное. Твоя музыка позволила мне увидеть тебя, — она наклонилась к самому уху Василия, обдав лицо чудным фонтаном волос, забранных в хвост: — Если ты меня такую бесталанную не разлюбишь, то я выйду за тебя замуж, за тебя, а не за твои таланты. Понимаешь?
Василий едва не задохнулся от окатившей его с ног до головы нежности, неловко обнял Аню закованными в гипс руками.
— Я ни о чём не жалею, — прошептал он, — главное, что ты есть у меня. Знаешь, мне даже не верится, что счастье может быть таким огромным, оно не вмещается в сердце.
— А я только сейчас начинаю понимать... — она легко отстранилась. — Войдёт кто-нибудь, мне всего три минуты дали. Я просто зашла сказать...
— Я знаю.
И действительно вошёл, правда, ни кто-нибудь, а совершенно конкретный участковый Фёдор Ильич Петренко. Усталый добрый майор милиции. С порога подмигнул ребятам:
— Прошу прощения, но мне тоже надо поворковать с Василием.
— Я пойду, приду завтра сразу после уроков. — Аня встала.
Василий театрально вздохнул. Мол, ничего не поделаешь.
— Заявление писать будешь? — сходу спросил Фёдор Ильич.
— Чем, дядь Федя? — кивнул на гипс Василий.
— Я за тебя напишу. Фигуранты известны. Уж как-нибудь вдвоём закорючку-подпись поставим.
— Что это даст, дядя Федя? Даже если я соглашусь, дело всё равно замнут. Вы же знаете их родителей.
— Зря ты так, Вась, отец Брагина сам привёз его и сунул к нам в обезьянник. Но самое интересное, тот сам ему всё рассказал. Другое дело, что свидетелей нет. Вознесенский поёт, что ты ему первый въехал...
— Я знаю. Всё произошло быстро, я выключился. Вот за это стыдно.
— Ты не обижайся, придётся взять у тебя кровь на содержание алкоголя.
— Пусть берут. Там всё
