спросит меня?! - вскинулась Вера. - Павел Сергеевич, между прочим, мой работник, и никто ему завтра выходной не предоставлял!
- Твой работник, Верочка, только что принял мужское решение, а ты сейчас пытаешься это решение у него отнять, - хитро заметил Хромов.
Зарайская с пронзительным холодом посмотрела на Хромова своими синими глазами и со значением предупредила:
- Но ты, Юра, вернешь мне Павла Сергеевича вечером в целости и невредимости. И никаких ночевок в тайге. Он все равно не пьет. Завтра в это же время он должен будет сидеть за этим столом.
- Клянусь, - процедил сквозь зубы Хромов сначала коньяк, а следом обещание.
«В конце концов, - подумала Вера, - первый воздыхатель принесет в столицу первую весть - крепость сдана, комендант - «ботаник», Зарайская, вроде как, больше не вдова... Правда, как поведет себя при этом сам Юра?»
4
Ночью Словцова посетила целая вереница сумбурных и, на первый взгляд, бессмысленных снов. Сначала приснилась жена Маша. Она ничего не говорила, просто что-то делала по дому, словно они и не разводились. Павел во время этого сна все пытался понять, что она делает, и никак не мог уловить. Может быть, еще и потому, что сам себе в этот момент задавал вопрос: а ушла ли любовь, безразлична ли ему Маша? Так или иначе, но оставалось ощущение незавершенности.
И прямо во сне вдруг вспомнил, как они встретились двадцать лет назад, когда он был еще студентом. Он вошел в автобус и угодил на редкое по тем временам явление: в автобусе были пустые сидячие места. И как-то сразу он увидел задумчивую девушку у окна. Нет, она не была сногсшибательно красива, но в образе ее любой художник, в первую очередь, заметил бы обворожительную женственность. Невозможно объяснить, отчего некоторые женщины обладают этим качеством. Его ореол настолько раскрыт и ярок, что заметен с первого взгляда, причём Словцов готов был поспорить с кем угодно: такой притягательностью обладают именно русские женщины. В мужчинах они будят не столько безумную страсть, сколько высокое чувство преклонения и нежность.
Маша смотрела в окно на пронизанный солнцем октябрьский пейзаж. Осень в том году выдалась золотой. Павел вдруг поймал себя на мысли, что, глядя на эту девушку, ему не хочется называть погоду за окном «бабьим летом». Хоть и знал молодой филолог, что теплая солнечная осень называется «бабьим летом» не только в России, Украине и Белоруссии, но и в Сербии, а в Германии оно уже «бабушкино», тогда как у чехов - «паутинное», американцы придумали себе «индейское лето», а болгары - «цыганское»... Одни только карпатские славяне пошли от обратного, назвав солнечную осень «бабьими морозами».
Павел спросил разрешения у девушки и сел рядом. У него было всего три остановки для того, чтобы заговорить. Сколько остановок было у нее, чтобы ответить или не ответить, он не знал. И тогда он рассказал Маше про бабье лето. А потом сказал, почему ему не хочется его так называть. Маша, до тех пор безучастно смотревшая в окно, повернулась к нему вполоборота и спросила: «Вы метеоролог?». И Словцов даже засмеялся и предпочел ответить собственными стихами:
Все та же роща, та же осень,
Печально золотом звеня,
Качает русские березы,
Кидает зелени огня.
Все та же ива над рекою
Ей что-то шепчет не спеша.
Все те же строчки под рукою,
Все так же мечется душа.
Все то же, так же, там и снова,
Все повторяется опять!..
На языке горчило слово,
И я не мог его сказать.
Ох уж эти поэты! Первого эффекта у женщин, а особенно у романтичных девушек, они добиваются почти сразу. Достаточно после прочтения на вопрос: «Чьи стихи?», ответить, потупив с ложной скромностью взгляд: «Мои». И на просьбу: «А еще?» или вопрос: «Правда?», зарядить еще одну лирическую обойму. Но Маша вдруг спросила:
- Какое слово? Какое слово не смогли сказать?
