- Хорошо.
- Знаешь, когда Бекхан замахнулся на меня дедовским кинжалом, мне не было страшно. Мне было горько оттого, что это брат поднял на меня руку. Брат, которого я любил больше самого себя и которому верил. Мне не было страшно. А теперь, если кто-нибудь замахнется на меня кинжалом, мне будет страшно, потому что я не хочу покидать тебя, Айза.
- Спасибо...
- За что?
- За то, что ты любишь меня больше жизни... и больше смерти.
- Говорят, что мужчина не должен так сильно открывать свое сердце женщине, это проявление слабости.
- Это дураки придумали. Они сами любить не умеют, а других учат.
- Бекхан меня так учил. Все переживал, что я тебе много уделяю внимания, много думаю о тебе. У меня до сих пор перед глазами его гаснущий удивленный взгляд. Это колдовство какое-то. Он заносит надо мной кинжал, а его грудь разрывается, словно ее прострелили!
- Ты говорил... Прости, мне страшно об этом слушать. Отец никогда не рассказывал мне о войне, даже когда я его об этом просила.
- Извини, я больше не буду.
- Ничего... Я хоть и дочь своего народа, но эта война мне противна. Я никогда не верила, что она была войной за народ и для народа... - с минуту Айза помолчала, прислушиваясь к себе. - Вот стою сейчас без чадры, что сказал бы твой брат?
- Сейчас не надо выделяться. Пусть на нас поменьше обращают внимания. Но ты и в чадре красивая. В чадре ты похожа на Мариам, так, как ее изображают в русских храмах.
- Мне кажется, все женщины, все матери, которые любят своих детей, немного на нее похожи. Отец прячет в сундуке икону из разрушенного русского храма. Рядом со своей медалью. Я спросила, зачем, а он сказал: «Бог поругаем не бывает, веру нельзя топтать сапогами, даже если она чужая. В конце концов, даже по нашей вере это Мать пророка. Можно ее изображать или нет - другой вопрос, особенно когда лик Её смотрит на тебя немного печальными глазами».
- Говорят, в Сибири тоже есть великие реки. Мы их увидим?
- Возьмем билеты на теплоход и увидим.
- Так можно всю жизнь идти по этой огромной стране.
- С тобой я готов - хоть на край света.
- Все равно надо будет вернуться домой.
- Вернемся...
* * *
Поднимаясь на второй этаж, Марченко держался за сердце, но не из-за быстрой ходьбы, а только ощущая тревожное волнение. Лена для страховки держала его под локоток, впереди маршировал начальник охраны и его растерянные подчиненные, которым за последние полчаса пришлось выполнять противоречивые распоряжения.
- Рубильник! - хрипел Марченко, осознав, что дотошный Яковлев отключил электроэнергию в лаборатории Кошкина. - Щитовая!
- Рубильник! Щитовая! - повторил за ним начальник охраны, и один из его парней устремился вниз, в подвальное помещение, чтобы сорвать свежие печати Яковлева на железных дверях электрощитовой.
На пороге лаборатории группу встретили Китаев и Варя, которые так и не сдались осаждавшим их охранникам. Вадим Григорьевич стоял, прикладывая к лысине носовой платок, чуть в стороне. Увидев Марченко, он не сник и не растерялся:
- Михаил Иванович, мною пресечена попытка проведения незаконных несанкционированных опытов, которые могут привести к самым неожиданным последствиям.
- Знаю, - зыркнул на него генеральный, и лысина зама буквально задымилась. - Где Кошкин?!
- Где Рузский? - эхом
