рюмки Ростислав Евгеньевич заговорил:
— Бабка Сова жива?
— А что ей сделается? Эту ведьму ни черт, ни бог к себе не спешит забирать. Нас переживет.
— Полезная бабка, — туманно заметил Карнаков, выпил и, закусив шпротами, небрежно уронил: — Распорядитесь, чтобы немца накормили, моего шофера. Его зовут Вильгельмом. Кстати, пока посели его у себя…
Когда Яков Ильич возвратился в комнатку, бутылка была почти пуста, однако незаметно было, чтобы гость опьянел. Яков Ильич с завистью подумал, что, хотя они и ровесники, Карнаков еще молодец, а он совсем развалина: кроме желудка стала побаливать печень, и самое обидное — он почти в рот не берет, а по утрам в правом боку ноет, тянет. Вот он старается, добро наживает, дело разворачивает, а может быть, жить-то всего с гулькин нос осталось? Сыновья — как чужие. Ленька, тот еще сохранил в себе хозяйственную жилку, а Семену вроде бы ничего и не надо. И с Варварой у них начались ссоры после того, как он пошел работать на базу. До поздней ночи доносятся через перегородку их раздраженные голоса.
— Коньячок у тебя добрый, Яков Ильич, — наконец помягчел гость. — Ты уж его побереги для ценителей, а наши друзья — они привыкли к эрзацам… Не знаешь, что это такое? Разве их шнапс можно сравнить с водкой?
— Офицеры, те еще разбираются, а солдаты пьют, что дашь…
— Водичку-то им в водку не подбавляешь? — усмехнулся Карнаков.
— «Московская» скоро кончится, что на стол подавать? — сокрушенно заметил Супронович.
— А ты наладь самогонный аппарат и гони из картошки и зерна, — посоветовал Ростислав Евгеньевич. — Сам говоришь, в водке они ни уха ни рыла.
Яков Ильич понимал, что не водка и не его дела сейчас волнуют Карнакова, но сам начинать опасный разговор не захотел. В том, что про измену своей жены Карнаков уже знал, Яков Ильич и минуты не сомневался. Как только увидел его лицо — так и понял. Наверное, потому и прикатил в Андреевку. И не домой скорее, а к нему, Супроновичу, первым делом пожаловал.
— Пошли кого-нибудь за Ленькой, — распорядился Ростислав Евгеньевич.
И тогда Яков Ильич смекнул, что Леньке достанется на орехи! Ленька должен был присмотреть за Волоковой-Шмелевой…
— …И коньяка еще бутылку.
Пока Яков Ильич ходил в подвал за коньяком, Ленька сам заявился. Услышав за дверью громкий, гневный голос Карнакова, Супронович поставил бутылку в закуток, а сам спустился вниз, где в казино ужинал шофер. Понемногу здесь собирались солдаты, унтер-офицеры, занимали столики.
Вильгельм ел отбивную из свинины и запивал пивом. Яков Ильич знаками ему показал, что ночевать будет на втором этаже — так, мол, распорядился Карнаков. Немец облизал жирные пальцы, улыбнулся и на ломаном русском языке ответил:
— А там будет фрау? — И руками показал, какую бы он хотел иметь «фрау».
Нинка Корнилова никак не подходила под этот размер. Где он им найдет «фрау»? Пригласить в казино Яков Ильич намеревался не Корнилову, а пышнотелую вдову бывшего начальника станции Евдокию Веревкину, но Леонид отсоветовал: она каждую субботу топит на огороде Абросимова баню самому Бергеру, так что Дуня теперь важная птица…
Когда же Супронович вернулся в маленькую комнату, Леонид и Карнаков мирно чокались рюмками. Яков Ильич поставил на стол сразу запотевшую бутылку.
— Коньяк в холоде держать не следует, — наставительно заметил Ростислав Евгеньевич, разглядывая этикетку. — Это тебе не водка.
— Батя, выдь? — попросил сын.
Яков Ильич потоптался у стола: как-то унизительно было чувствовать себя лишним, но Карнаков тоже не стал его задерживать. Вздохнув, Супронович вышел, однако дверь притворил неплотно. И встал у щели.
— Как же ты, сукин сын, допустил это? — укорил Леньку Карнаков. — Сказал бы Бергеру…
— Чтобы Ганс мне шею свернул? — оправдывался Леонид. — Он два метра ростом, силен, как буйвол…
— Ах, Шурка, Шурка! — скрипнул зубами Карнаков. — А впрочем, все они суки… Под Тверью у меня была одна… Куда Шурке до нее… Что ноги, фигура! Афродита!
— Потому вы и не спешили в Андреевку? — ввернул Леонид.
— Надо было ее тогда взорвать ко всем чертям! — сказал Карнаков.
— Мы пленных отбираем на базу, — заговорил Леонид. — Там они подземные склады строят, чуть выдохнутся — в расход! Этого добра тут навалом.
— Я смотрю, тебе должность по душе?
— Я на жизнь не жалуюсь. А у вас-то какой чин теперь, Григорий Борисович? — полюбопытствовал Леонид.
— Чин-то большой, Леня, — ответил тот. — И денег в банке за границей достаточно… А вот тут… (Яков Ильич не видел, но понял, что Ростислав Евгеньевич постучал себя по груди) неспокойно… Пристрелить ее, суку? Или кнутом у комендатуры отстегать?
— Если разобраться, так она тут ни при чем, — помолчав, заговорил Леонид. — Ганс нахрапом влез к ней в дом. Попробуй с таким верзилой повоюй!
— Ну кто она мне, Шурка-то? — продолжал Карнаков. — В общем-то пройденный этап. И брак наш недействительный… Был Григорий Борисович Шмелев и весь вышел… Не возьму же я Александру Волокову в Париж или Палермо? Смешно…
— Она и не поедет, — ввернул Леонид. — Руками и ногами держится за свой дом, корову… Что ей Европа? Андреевка — вот и вся ее Европа.
— А мы с тобой, думаешь, нужны Европе? Побегут немцы из России, и мы за ними вприпрыжку… — хрипло рассмеялся Карнаков. — А вдруг не возьмут?
— Немцы побегут из России? — удивился Леонид.
— В нашей жизни все, Леня, может быть. Умный человек должен быть готовым к самому худшему.
— К нам-то надолго, Григорий Борисович?
— К черту Шмелева Григория Борисовича! — воскликнул тот. — Зови меня Ростиславом Евгеньевичем Карнаковым, понял? И скажи отцу, чтобы дал мне с собой еще бутылку… И кнут ременный!
Яков Ильич отпрянул от двери и довольно проворно для его комплекции и возраста спустился по лестнице. То, что он услышал, оставило нехороший след в его душе.
2
Красная, с белой звездой на лбу лошадь неспешно шагала по заснеженному проселку. Легкие сани скрипели по мало наезженной колее. Снега в лесу еще немного, больше всего его в низинах, оврагах — там намело высокие сугробы. Андрей Иванович в овчинном полушубке и старой, с вытершимся мехом, шапке, самим им сшитой из заячьей шкурки, сидел на охапке сена и задумчиво смотрел на голый, далеко просвечивающий лес. За спиной — мешок с зимней поношенной одеждой, куль с перловой крупой, немецкие твердые, как камни, галеты — все это выдано ему Супроновичем для обмена на сало, масло, яйца, телятину. Перловка осталась еще с довоенных времен, когда Яков Ильич заправлял столовой, а одежду приносил в мешках Леонид. Как-то спьяну он признался, что заставляет людей перед расстрелом раздеваться, мол, им все одно в яму, а вещи еще могут пригодиться…
Кроме одежды Яков Ильич снабжал Абросимова постельным бельем, ношеной обувью, ситцем, бязью и тюлем. Хотя это и претило Андрею Ивановичу, но с некоторых пор новую должность при кабатчике он ни на какую другую не променял бы…
Верстах в трех от Леонтьева Андрей Иванович заметил человека в зеленом ватнике. Тот стоял на
