лагеря.
— Откуда мне слыхать? — выдержал взгляд Андрей Иванович. — Я так далеко не забираюсь… Семеново-то, считай, шестьдесят верст от нас? Это уж твоя забота — за партизанами следить.
— Вздернем мы их, Андрей Иванович, — ухмыльнулся Леонид. — И в самом глухом лесу не спрячутся.
— Мне-то что, ищите, — сказал Абросимов, а про себя подумал, что партизаны тоже не лыком шиты — замаскировались, комар носа не подточит. И охрана у них будь здоров.
— У нас есть строгий приказ: за каждого убитого солдата великого рейха десять душ расстреливать, — продолжал Леонид.
— Ишь как дорого нынче стоит германец! — усмехнулся Андрей Иванович. — В первую мировую таких цен не было.
— А за помощь партизанам, за укрывательство подозрительных лиц мы будем безжалостно расстреливать всех виновных, — говорил Леонид. — Не завидую тому, кто станет якшаться с партизанами.
— Во! Какого они на вас страху нагнали, — сказал Абросимов.
— Дерзок ты, Андрей Иванович, — тяжелым взглядом посмотрел на него Супронович. — Словом, о всех подозрительных людях, которые повстречаются, будешь докладывать лично мне. — Уже на пороге он обернулся и с кривой усмешкой добавил: — Двустволку, которую ты заховал от нас, можешь повесить на стенку, я тебе разрешаю… Выдастся свободный денек, может, вместе на охоту сходим… Ты ведь знаешь, где хищный зверь обитает?..
Хлопнув дверью, он вышел, оставив после себя запах крепкой махорки и водочного перегара.
— Пахнет от него, как от шелудивого пса, — проворчала Ефимья Андреевна и тряпкой протерла пол и табуретку, на которой сидел Супронович.
Вот о чем думал, тягая взад-вперед пилу, Андрей Иванович. Густые брови его сдвинулись, глаза смотрели на березовый чурбак. Широкова в длинной юбке и кацавейке, наброшенной на плечи, выпустила из дома рыжую кошку, постояла на крыльце, дожидаясь, когда он обратит на нее внимание, но Абросимов даже не взглянул в ее сторону. Кончилась их тайная любовь. До того ли теперь…
Прав Ленька: если Бергер пронюхает, где скрываются партизаны, тем несдобровать — нашлет карателей…
— Бог помочь… — услышал он голос Тимаша. Старик поудобнее поставил на попа свежеспиленный чурбак, уселся на него и снизу вверх прямо взглянул на Абросимова. Был он в желтом, с разноцветными заплатками полушубке, солдатской серой шапке со следом пятиконечной звезды, из дырявых валенок торчали куски овчины. С приходом «новой власти» Тимаш совсем обнищал, раза два приходил Христа ради просить. Ефимья Андреевна жалела его, давала, что могла.
— Надумал я иттить, Иваныч, к фрицам на службу, — сообщил Тимаш, — Лучше бы всего, конечно, в полицаи, вон какую ряжку наел Леха Супронович, али Копченого возьми? А тут с голоду дохну. Я бы милостыню просил, так у людей у самих нечего жрать. Как думаешь, возьмут в полицаи?
— Шел бы ты, старый, отседова, — нахмурился Андрей Иванович. — Никак совсем из ума выжил, грёб твою шлёп!
— А что? Сторожем бы или истопником при комендатуре пошел бы…
— Значит, вешать не согласен, а веревку натирать мылом — пожалста! — насмешливо сказал Андрей Иванович.
— Веришь, Иваныч, со вчерашнего дня во рту крошки не было, — пожаловался Тимаш. — И в доме хучь шаром покати.
— Ступай в избу — Ефимья покормит. А что ж покойнички, перевелись нынче?
— Дак землю морозом схватило, — ответил Тимаш, — заступом ее не проковырять. Я теперича складываю приблудных покойничков в заброшенный сарай у кладбища — то-то весной будет работы.
— Кто ж тебе платит-то?
— Не платют, изверги. До первого снега Леха выдавал мне за каждого покойника полбуханки хлеба и консерву, а теперь ничаво не дает: то ли покойников много стало, то ли харча у них мало.
— Хошь, потолкую с Моргулевичем, чтобы взял тебя на мое место переездным сторожем? — предложил Андрей Иванович.
— Будь добр, потолкуй! — обрадовался Тимаш. — Насчет полицая это я так, для красного словца. Это ж ироды, а не люди! — Дед оглянулся и, понизив голос, прибавил: — Хвастались, что Москву еще осенью возьмут, ан кукиш им! Не выгорело, а теперя и подавно не возьмут. Люди брешут, на станции Семеново партизаны цельный эшалон разгрохали, и паровоз кверху брюхом под откосом валяется, а солдат, что ехали на фронт, положили видимо-невидимо.
— Не слыхал я про такое.
— От народа правду не утаишь, — продолжал Тимаш. — Хорошие вести не лежат на месте.
— Иди, Тимаш, иди, Ефимья тебя покормит, — сказал Андрей Иванович.
Он почувствовал гордость за Дмитрия и своего бывшего зятя Ивана. Вот только обидно, что не с кем поделиться…
Услышав скрип снега за спиной, Андрей Иванович не оглянулся, подумав, что неугомонный Тимаш возвращается, все таскал и таскал пилу, разбрызгивая опилки.
— Родственников полное село, а дровишки один пилишь? — раздался знакомый голос.
Абросимов прислонил пилу к козлам, повернулся. Шмелев-Карнаков улыбался, а глаза смотрели жестко, испытующе, только чуть скользнул взглядом по сосновым и березовым чурбакам, но присесть на них не решился. В таком-то богатом пальто. Вроде бы полнее, шире стал Карнаков. Кто же он у немцев? Сам Бергер к нему домой не раз прибегал, вон Ганса на фронт в два счета выпроводили. Вот тебе и заведующий молокозаводом! Знал бы Карнаков, что он партизанам помогает, небось тут же приказал бы вздернуть на сосне напротив дома. Не посчитался бы с тем, что когда-то Абросимов его вытащил из волчьей ямы…
Вспомнились и убитые саперы у электростанции… И такая ненависть накатилась на Абросимова, что он, отшвырнув от себя пилу, нагнулся за тонкой лесиной, но, наткнувшись на холодный взгляд бывшего заведующего молокозаводом, — отвернулся и в сердцах ударил кругляшом по расшатавшемуся на козлах костылю.
— А где же твои внуки? Наверное, подросли? Могли бы и помочь…
«Неужто Вадька с Павликом что-нибудь начудили? — охнул про себя Андрей Иванович. — Так и шныряют возле комендатуры, пока их полицаи не шугнут оттуда…»
— Один справляюсь, — ответил он. — Силенка пока еще есть в руках.
— Слышал, как ты этого Ганса о землю грохнул, — улыбнулся Ростислав Евгеньевич. — Крепок ты, Андрей Иванович, и голова у тебя светлая, а вот несерьезным делом занимаешься.
— Мы с Яковом Ильичом эти… компаньоны.
— А я слышал, ты у него за батрака.
— У кого больше капиталу, тот теперь и хозяин, — сказал Андрей Иванович.
— Ничего не слышал о своем зяте бывшем — Кузнецове? — вдруг спросил Карнаков.
— Как разошелся с Тоней, — махнул рукой Абросимов, — с тех пор ни слыху ни дыху.
— А Дмитрий? Против нас воюет?
— Кто ж его знает, — простовато развел руками Абросимов. — Сюда письма с той стороны не доходят… Может, уже и живого, прости господи, на свете нету.
— И о Дерюгине нет известий? — не отставал Ростислав Евгеньевич. — Он, кажется, был в чине подполковника?
— Я ему звание не присваивал, — пробурчал Андрей Иванович.
— Да, подзамарали твою биографию дочки да зятья, — наступал Карнаков. — В Климове освободилось место бургомистра. Хотел было тебя на этот высокий пост порекомендовать…
Он не сказал, что бургомистра неделю назад обнаружили в кровати убитым и больше охотников на его место не нашлось.
— Какой из меня бургомистр! — отмахнулся Андрей Иванович. — Грамоте учился у почтаря, только и умею, что расписываться.
— Для начальника это главное, — подбодрил Карнаков. — Шлепнул печать, расписался, а думать за
