– Ну здравствуй, высокоорганизованная материя! – воскликнула девушка и звонко расцеловала Иванну в обе щеки. – Ты что ж, тудыть тебя растудыть, мне номер рейса неправильный дала?
– Привет, Юся, – поздоровалась Иванна и пояснила Алексею: – Она вообще-то Юля, но ее всю жизнь зовут Юсей. Тонкий лирический поэт.
– Да, – кивнула Юся и засмеялась, – очень тонкий и очень лирический, не больше двух слов мата на единицу текста. Не обращайте внимания: я матерщинница, жульничаю в покере и пью водку, а когда нет водки – коньяк. Вы – Леша, я знаю. А это мой кузен Димон. Навязался.
Кузен Димон приветливо улыбнулся. Иванна быстро глянула на Алексея и с удовлетворением отметила, что тот начал расслабляться.
– Понимаешь, – сказала она ему, пока Юся с радостными возгласами выуживала из «подарочного» пакета, который первым делом вручила ей Иванна, разноцветные шифоновые платки и кожаные пояса и увешивала ими кроткого Димона, которого могли бы взять в «Манчестер Юнайтед» уже только за рост, – если бы ты с утра до вечера преподавал латынь в элитной классической гимназии где-то глубоко внутри Садового кольца, ты бы тоже разговаривал исключительно матом. Юська – моя однокурсница. Я ее люблю безумно.
– Ванька, тебя же моя мамашка хотела! – вдруг заорала Юся на весь аэропорт. – Она же пирог испекла с черникой! Так, сегодня мы не летим.
– Мы? – удивился Алексей. – Что значит «мы»?
– Я и не заправилась еще. – Юся потупила взор.
– «Мы» – это я, ты и Юська, – пояснила Иванна. У нее весь слух был настроен на реакции спутника, которого она знала в буквальном смысле без году неделя, поскольку она испытывала неясное чувство вины от того, что выдернула его из одной жизни и пока не поместила ни в какую другую. – Юська – наша чайка по имени Джонатан Левингстон. Она водит легкий трехместный «Nostalgie N-130», летает выше звезд и любит исполнять фигуры высшего пилотажа в небе над ночной Москвой. Например, петлю Нестерова. Да, Юсь? Покажешь Леше?
Она с удовольствием наблюдала за выражением его лица.
– Так, я не поняла… – подозрительно произнесла Юся. – Мы едем к мамику?
Димон во всем великолепии струящихся до полу батиков переминался с ноги на ногу и был похож на африканского вождя.
– Нет, – твердо сказала Иванна, – мы летим в Мордовию. Заправляемся и летим. Я же тебя предупреждала.
– Ребята, – вдруг неожиданно перешла Юся на серьезный голос, – однако темнеет. Я действительно люблю летать ночью и все такое, но сесть без посадочных огней не смогу. Ну что ты, Леша, делаешь такие круглые глаза? Этой же козе надо, чтобы мы сели на старый военный аэродром в глухом мордовском лесу. Часть расформировали еще в начале девяностых, а взлетка осталась. Он же не освещается, пацаны! Навигации нет, даже если мы чисто случайно ту полосу найдем, все равно навернемся к такой-то матери. Я доступно объясняю, Иванна?
– Навигации нет, – кивнула Иванна. – Только карта. Но по всей длине взлетной полосы всю ночь будут гореть костры.
Расстроенная Юся, матерясь шепотом, плюхнулась на переднее сиденье вишневого «Пежо», молчаливый Димон, с которого кузина наконец-то сняла свои подарки, аккуратно поставил вещи в багажник и сел за руль.
– Залезайте, – буркнула Юся. – Только не засыпайте. Тут недалеко.
Иванна качнулась к Леше на повороте и на секунду прижалась к его плечу. Тот улыбнулся ей одними губами, и она снова почувствовала себя виноватой.
– Ванька, ну что! Ну что за ургентные дела? – подала голос Юся после всеобщего пятиминутного молчания. – Мы же четыре года не виделись! Даже как-то амбивалентно с твоей стороны. Мамахен пирог испекла, я коньячища накупила… Нехорошо, Ванька, mare merenti par erit[6] , я тебе обещаю. В следующий раз, когда ты приедешь, заготовлю только кефир.
– Ну да, ubi culma est ibi poena subesse debet[7], – вздохнула Иванна. И почувствовала плечом какую-то вибрацию – Лешка беззвучно умирал от смеха, зарывшись лицом в высокий ворот свитера.
– Представляешь, – шепотом сказала ему Иванна, – как ее любят ее ученики.
– Да ладно вам, – отозвалась, услышав ее слова, мгновенно подобревшая Юська, – там я держусь. К вечеру прямо скулы сводит, а что делать, там же сплошные думские дети-внуки да няньки с мамашками, на которых, как я понимаю, и уходит весь наш золотовалютный резерв. Приехали.
Юся сунула куда-то в окно пластиковый пропуск, и с легким скрипом перед капотом машины разъехались почти неразличимые в сумерках серые ворота. В самом конце бетонной рулежки стояла легкая и романтичная «Nostalgie N-130», трехместный спортивный самолетик нежно-апельсинового цвета.
– Мы его заправили, Юлия Борисовна, – вынырнул откуда-то из влажных сумерек маленький человечек в синем комбинезоне. – Просили быстро – сделали быстро.
– И в этом вся Юська, – вздохнула Иванна. – Из всего делает цирк. Из своего развода, из удаления аппендикса, из защиты диплома по Фоме Аквинскому. Я тебе, Леша, потом про нее расскажу. Между прочим, самолет ей бывший муж подарил. Крупный, между прочим, продюсер. Супруг неосторожно в процессе развода поинтересовался, что Юська хочет в подарок на память о нем, и она заявила: самолет. Видишь, какая скромная? А ведь могла бы попросить океанский лайнер.
– Зато Ванька у нас ненормальная, – немедленно откликнулась Юся. – И училась в школе для ненормальных детей. У нее практически отсутствуют человеческие реакции. Например, ее невозможно вывести из себя, она не ругается матом и может годами не есть сладкого. С ней нельзя иметь дела, Леша. Иногда я думаю, что она вообще не человек. Так, высокоорганизованная материя.
– Я тебя люблю, – улыбнулась Иванна и поцеловала маленькую Юсю в макушку. – Как же я по тебе соскучилась!
– И еще, – подняла палец Юся. – Самое ужасное. Она практически не врет.
«Она спасала меня весь первый курс, – расскажет потом Иванна Леше. – Я выросла на Берегу, где были изумительные взрослые и волшебная природа, синее море, много книг. В общем – заповедник. Я попала в Москву и чуть не сошла с ума. У меня случались приступы острой социопатии, которые выражались в том, что я могла неделями сидеть в своей комнате в общежитии и не выходить даже в магазин, лишь бы не видеть серую московскую осень и не вступать во взаимодействие с людьми. И в университет я соответственно тоже не ходила. Воли у меня хватило только на то, чтобы поступить. А потом вся воля куда-то испарилась. И Юська, московская девочка из хорошей еврейской семьи, которой я почему- то понравилась на вступительных экзаменах, переехала в общагу, добилась, чтобы ее поселили со мной в одной комнате, и заставляла меня смеяться. Она делала весь мир смешным – с утра и до вечера. Водила меня за руку по Москве, таскала по своим знакомым, заставляла уставать от впечатлений. То есть адаптировала меня, как могла. Поэтому когда ее парень Борька сделал ей предложение одновременно замуж и в Израиль, я растерялась, потому что вдруг поняла, что Юська – моя единственная подруга. И что я буду делать без нее? Мое счастье, что для Юськи Москва то же самое, что для меня моя Белая Пристань. Она сказала: „Какой Израиль, Борюсик?“ Дальше шло матом… После чего жаловалась мне: „Что за люди, Ванька! Каждый норовит залезть в твое жизненное пространство своими немытыми руками и ногами и что-то там поменять…“»
– Все, Димон, пока. – Юся встала на цыпочки и поцеловала кузена куда-то в солнечное сплетение. – Не говори мамику, что я полетела в какую-то жопу. Скажи, что уехала трахаться на дачу. И еще скажи, что Ванька улетела в какую-то жопу, поэтому и не смогла приехать есть ее пирог. Ну, в общем, сам реши, что сказать.
Троица проводила задумчивым взглядом удаляющийся «Пежо».
– Холодно, товарищ пилот, – поддала голос Иванна. – Ты бы хоть на борт пригласила, что ли.
– На борту курить нельзя. Вот сейчас покурю и полетим.
Юся, закуривая новую сигарету, рассматривала карту на мониторчике «Палма», двигала ее вправо- влево, укрупняла отдельные фрагменты. Наконец вздохнула:
– То, что вы играете в «Зарницу», я crosso modo[8] поняла. Возможно,
