– Ясно. Павлик привез маму, пытался посмотреть телик и уснул сам. Потому что устал, – констатировала Ника. И, не ожидая уточнений, добавила: – Павлик – мамин молодой человек.
Странно, что она не сказала «бойфренд». Или хотя бы «парень». Все-таки не безнадежный ребенок эта Ника.
Наверное, поскольку не пришлось никому ничего объяснять, я почувствовал к ней смутную жалость – никто ее не хватился и никто из-за нее не психовал, не пил корвалол и не обзванивал больницы.
– Спасибо вам, Алексей Николаевич, – повернулась ко мне Ника. – Если бы не ваш балкон…
– Я ему передам, – сказал я. Еще мне хотелось сказать ей что-то типа «в следующий раз думай, прежде чем…», но в последний момент я решил обойтись без нравоучений.
Иванна
Димка с Валиком потом рассказали Иванне, что они страшно боялись и переживали, когда решили представить ее шефу. Но ведь уже сообщили об этом и ей, и ему – отступать было некуда. Димка с Валиком сидели в «Салониках», пили пиво, заедали его маленькой сухой рыбкой, размером чуть побольше тыквенной семечки (барменша сказала – «снеток») и боролись с обуявшим их сомнением: а вдруг они не найдут общий язык, эти двое? Будет неудобно и перед Иванной, и перед шефом. А вдруг Иванна не захочет этим заниматься? И так далее. У Димки она вела факультативный семинар по Фихте, и Димке тогда очень понравились ее ясность и сосредоточенность. Женщина, которая способна говорить об эпистемологии так же, как они с Валиком говорили бы о роке или о футболе, могла помочь его дяде. Потому что с тех пор как Виктор Александрович, доктор физмат наук и во всех отношениях положительное гражданское лицо, принял предложение возглавить в МЧС отдел мониторинга социогенных ситуаций, он почти перестал спать, а если и засыпал, то, просыпаясь, долго не мог понять, где находится, хотя преимущественно находился там же, где и всегда, – на своем диване в своей спальне, среди безумных жирных лиан на обоях.
Его маленькая неутомимая дочка Настюха переклеила обои в спальне – они давно уже требовали переклейки, но лианы – почему она их выбрала? Лианы создавали ощущение влажных и небезопасных тропиков вместо того, чтобы успокаивать и нейтрализовать. А Виктор Александрович был в командировке и вовремя не пресек превращение его тихой мужской спальни в чавкающий тропический лес. Может быть, именно этот хаос на стенах и нарушал его сон, но, вероятнее всего, не спалось потому, что он мучительно изобретал принцип деятельности отдела, руководство которым все-таки, поколебавшись с месячишко, принял и перебрался из Института проектирования мегаполиса, где всю деятельность давно обессмыслили многочисленные застрявшие там чиновники от градостроительства, в эти две комнаты на четвертом этаже здания, которое скромно называлось «корпус № 2». Понимал он одно: ему нужна маленькая армия, где каждый умеет сражаться с сарацинами, разговаривать с драконами на их языке и исцелять наложением рук. В общем, ему нужны бойцы, а у него мальчишки – близорукий толстяк Димка, племянник, последовательный фанат ранних немецких романтиков, и замороченный системщик Валик, специалист по спутниковым системам слежения.
А завтра… нет, уже половина третьего ночи, значит, сегодня они привезут ему какую-то Иванну, с которой, может быть, они бы и пересеклись в Университете, но – разминулись на три года, потому что Виктор Александрович ушел из вузовской среды и смел надеяться, что навсегда.
Она пришла ровно в десять утра – в гладком черном свитере, заправленном под широкий кожаный ремень черной джинсовой юбки. И в августе (хоть и дождливое, а все-таки лето) она была в достаточно высоких зеленых замшевых ботиночках – не до конца зашнурованных, так что, когда она положила ногу на ногу, он увидел бархатную изнанку свисающего зеленого «языка».
– Чем вы занимаетесь? – спросил он. Вопрос конечно же был тестовым – ему важно было, как она ответит.
У нее темные волосы до воротника и светло-карие глаза. И умные губы. Он давно заметил, что губы бывают умные и глупые. У нее были умные губы.
– Я преподаю системный анализ, историю философского постмодерна, логику. Но это не важно.
Да, у нее умные губы. Зато он, как ему когда-то признались, умеет улыбаться глазами.
Он сидел, подперев кулаком подбородок, и глаза его улыбались. А почему – он и сам не знал. Она была спокойна, никуда не торопилась и смотрела прямо в его улыбающиеся глаза.
– А что важно? – спросил он приглушенно, в кулак.
Она ответила странно:
– Моя работа – обеспечивать и поддерживать ситуации развития.
– Чем обеспечивать и поддерживать? – Виктор Александрович отклеил руку от подбородка.
– Собой, – сказала Иванна.
Они помолчали. Он потянул сигарету из пачки.
– Вам нужна помощь, – без тени вопросительной интонации проговорила Иванна, – партнерство и рабочая сила.
– Да, – кивнул он.
– Пожалуйста.
Он уже тогда любил ее. Но еще не знал об этом. Даже тогда не знал, когда танцевал с ней на Рождество. Тогда он просто хотел ее, и это было неразделенное желание.
И только сейчас, когда он смотрел на свою молчащую черную «Моторолу», он уже знал что-то про себя.
И телефон зазвонил.
– Витя, – сказала Иванна, – извини, что отвлекаю. Можешь говорить?
Витя буквально задохнулся от такой неадекватности. А с другой стороны, откуда ей знать, что он сидит тут с затекшей спиной? С ее точки зрения, он вполне может быть у отца или ужинать жареной картошкой с Настюхой и ее бойфрендом в худпромовской мастерской среди подрамников и всевозможного барахла, которое бойфренд Костик последовательно перемещал с помойки в мастерскую и любовно называл «коллекцией объектов». Это он думает о ней. Она же, безусловно, думает о чем-то другом – о проблеме, например. На работе она работает. Как машина.
– Нет, я жду, – как можно более спокойно сказал он.
– Здорово! – обрадовалась Иванна. Она вообще была какая-то очень веселая. – Витюша, поставь чайник.
И поскольку он явно растерялся, повторила:
– Поставь, пожалуйста, чайник на плиту. Я сейчас поднимусь.
Она приехала! – наконец понял обычно очень сообразительный Виктор Александрович. Ну что ей надо было сказать? Не поднимайся? Погуляй вокруг дома, поднимись через полчаса, я успокоюсь, покурю, уберу с лица это странное выражение, переоденусь, в конце концов?
Он справился.
Дверь Иванне открыл ее шеф – он был по-домашнему в джинсах и в клетчатой рубашке. Рубашка зеленая, мягкая, выгоревшая и точно такая же, как у Иванны когда-то: они тогда стояли маленьким лагерем в Каньоне и учились ездить верхом. Она любила эту свою рубашку – ткань пахла летним полднем, травой, лошадьми. Скрепя сердце она разорвала ее, и без того порванную в трех местах, на небольшие куски, потому что механизм арбалета лучше всего протирать простой хлопчатобумажной тряпочкой…
– Ну, здравствуй, – устало сказал он. – В «Зарницу» играешь? Мы ждем тебя через два дня только.
Иванна была на удивление умиротворенная.
– Тогда я пошла, – быстро сказала она. – Хотя у меня в пакете торт и буженина.
– Дура маленькая… – прошептал он и втащил ее за плечи. – Я тебя ждал.
Он поцеловал ее в холодную щеку.
– Витя, – сказала она, высвобождаясь. – Давай не будем ходить по кругу. Давай по возможности будем потихоньку двигаться вперед.
Его рубашка пахла чем-то недостижимым. Домом, миром. Он, ни слова не говоря, прошел на кухню и оттуда крикнул:
– Раздевайся, проходи. Тапочки там…
На кухне Виктор Александрович постоял, опершись о раковину, и раз и навсегда решил для себя одну вещь. «Мне, конечно, приятно испытывать это волшебное и вполне конкретное чувство неразделенной любви, – думал он. – Да загляни-ка в глазки ей! В них нет и тени того, на что ты надеешься. Поэтому – все,
