в человеке с детства остаются и существуют в «спящем» состоянии особые рецепторы, имеющие, наверное, отношение к душе, но во взрослой жизни они пробуждаются очень редко, только в особых ситуациях, когда надо почувствовать что-то непосредственно – простым детским чувством, не испорченным искусственными формами образования. (Мераб Мамардашвили заметил однажды, что «рассыпание бытия происходит от вторжения психологии, то есть от застревания прямого бытийного умозрения в слоях интерпретации…»)
В общем, хороший город.
«Что же мне делать дальше? – спросила себя Иванна, натягивая свитер, обматывая горло шарфом, шнуруя высокие ботинки, в которых можно было бы ходить в Альпы, не опасаясь за состояние подошв. – Бродить по городу и всматриваться в него, пытаясь понять то – незнамо что? Буду ходить, пока не замерзну, – решила она. – Буду лежать и думать. После обеда приму горячий душ. Вечером пойду в кино – если здесь работает хоть один кинотеатр».
Бродить по городу оказалось неожиданно сложно – Иванна ежеминутно спотыкалась о собственные попытки изобрести принцип и ответить на вопрос: на что смотреть? Она хотела бродить бесцельно, но никак не могла выключить в себе какой-то глупый аналитический механизм, который работал раздражающе безостановочно и, главное, абсолютно впустую. Как электромясорубка без мяса. Как соковыжималка без фруктов. А кстати: между прочим, надо бы что-то съесть…
Город уже проснулся, но без живости, обычно присущей буднему дню. Так просыпается обычно отделение в больнице, когда время от завтрака до обеда разнообразится разве что процедурами, а послеобеденный сон счастливо сокращает день, присоединяя ранний зимний вечер почти непосредственно к полудню.
Иванна быстрым шагом пересекла круглую площадь, немного выпуклую по сравнению с сопредельными улицами, – венцом ее является исторический музей, который маленьким холодным Парфеноном желтел на фоне серого утреннего неба. Здесь было все так тихо и медленно, что ей захотелось пробежаться. И вскоре редкие прохожие имели возможность наблюдать, как по тихой заснеженной улице Шекспира бежит девушка в черных джинсах, просторной зеленой куртке с капюшоном и в пестрой мексиканской шапочке – так, как если бы делала разминочный круг по стадиону.
У перекрестка она остановилась и попрыгала на месте, поболтала руками и отдышалась. Сердце, однако, колотилось. «Тридцать один год, – вздохнула Иванна, – уже возраст. По вечерам сердце стучит так же, только без причины, в голове что-то пульсирует, и дышать тяжело. И приходит странная тревога, отчего потом снятся тяжелые сны. Вообще-то – обычная вегетососудистая дистония. И если не лениться и хотя бы трижды в день дышать животом…»
Она уже как-то пожаловалась шефу на самочувствие. Виктор Александрович тогда в задумчивости сплел пальцы под подбородком и, глядя своими улыбающимися глазами куда-то в сторону, сказал:
– Если бы ты, Иванна, проанализировала свой образ жизни…
– Я знаю, что ты скажешь, – покивала она.
– Я ничего не скажу, – пожал плечами Виктор Александрович. – Я для этого изумительно хорошо воспитан. Мое воспитание меня иногда бесит. Поэтому в качестве компромисса могу предложить немного коньячку в кофе. – И он достал из нижнего ящика стола их общую плоскую бутылочку.
Ее образ жизни… Ну да, регулярная тертая морковь по утрам, холодный душ и чтение сложных текстов на ночь. И также отказ целоваться с ним в рождественскую ночь, что он, кажется, до сих пор переживает.
Виктор Александрович тогда был задет. Сел за свой стол, закурил и тихо сказал: «Тебе надо ходить в военной форме».
Она промолчала. У него были такие нежные ладони… И очень хороший голос…
Однажды Иванна спросила себя: «Что мне делать с Виктором?» И после долгих раздумий испытала редкое спокойствие, ответив себе: «Ничего». Самоопределение невозможно без рефлексии, вот что она теперь знает. Недавно поняла, в лифте. И, поняв, проехала свой этаж. Оно не имманентно, не сосредоточено в личности, оно не интенационально, не направлено изнутри вовне – оно, напротив, изначально предполагает двойственность. Ты и ты-прим. Ты, да, проставляешь себе границы, но не изнутри – вовне, а извне – внутрь. Ты смотришь на себя и определяешь себя. Так, кстати, рождается форма. Пределы, границы – они же и защита, они позволяют двигаться и выживать. Отсутствие внешней позиции и приводит, вероятно, к неврастении: как не стать неврастеником, если постоянно голой кожей наталкиваешься на острые углы?
Что делать с Виктором? Ничего. Это нежелание или запрет? Иванна стояла на перекрестке улиц Шекспира и Ульяновых и рассматривала неоновую вывеску «Парадиз» над массивным дубовым крыльцом.
Скорее запрет, чем нежелание. Просто был на свете Всадник без головы (в смысле – без мозгов, как считала их тренер Ниночка Карастоянова), были ее папа-мама-брат-и-сестра, ее Петька Эккерт, голубая кровь, оказавшаяся в итоге очень даже красной. Маленький худой Петька, внук основателя, абсолютно бесстрашное существо. Самый близкий ее друг. Самый родной человек. Тот, кто научил ее разговаривать
Иванна улыбнулась. Сейчас она стояла «просто неба», и на нее падал мокрый снег. Надо было прятаться – хотя бы и в этот «Парадиз» (кажется, здесь ресторан). А на дворе – одиннадцать утра… «Парадиз» работал – в темном гардеробе у нее приняли куртку и выдали номерок. Старенький метрдотель проводил ее в круглый зал с зеленой велюровой драпировкой и витражами, перед ней зажгли свечу и принесли меню. Она заказала камбалу в томате, мясной салат, чай. Подумала и попросила принести пятьдесят граммов яичного ликера.
«Однако, – Иванна пыталась подцепить оливку из салата, – я ведь так и не знаю, что делать. В мэрию завтра пойду, но это ничего не даст – просто протокольный шаг, чтобы не усугублять и без того цветущую паранойю провинциальных чиновников, которым все время кажется, будто что-то происходит за их спиной. Ладно, вымирает добрая пасторальная периферия… Господи боже мой, что значит “ладно”? Почему? “Социально-экономические факторы” – бред полный, а не аргумент. В лучшем случае это эпифеномен, вторичность. Потому и социально-экономические факторы, что… Вот – что?»
Ей не нужна никакая информация, она еще до поездки получила все, что только можно было получить: статотчеты, демографические справки, а также успела побеседовать кое с кем из социологов, наслушалась глупостей про социально-экономические факторы и тенденции.
Она съела камбалу и допила остро-сладкий и вязкий яичный ликер.
Куда ей теперь идти?
Иванна вышла на улицу, дождалась первых прохожих. Ими оказались двое мальчишек- старшеклассников – без шапок, с мокрыми от снега волосами.
«Ох, простудятся…» – мелькнуло у нее.
– Простудитесь, – сказала она им. Те пожали плечами. – Не подскажете, где тут у вас церковь?
– Вам какая нужна? – уточнили парни хором. – Музей или действующая?
– Действующая.
Иванна внимательно рассматривала их. Дети как дети. Небось закончат школу – и только и видели их в этом городе. Тинейджеры.
– Действующая не действует, – сообщил грустный рыжий еврейский мальчик. – Там прогнили перекрытия, что-то рухнуло, что-то посыпалось. В общем, нужна реставрация.
– А будут реставрировать? – поинтересовалась Иванна.
Ребята посмотрели друг на друга, потом на нее. В ее вопросе им явно почудилось что-то юмористическое.
– В бюджете денег нет? – догадалась она.
Школьники засмеялись:
– Ну конечно же нет! У нас тут канализационный коллектор в аварийном состоянии, и тот починить не могут.
