зеленеющие луга, коими могли бы обернуться эти разноцветные бумажки, будь их больше, он загребал их руками, подносил к лицу и целовал, не переставая говорить слова умиления и восторга… Вдоволь натешившись общением с милыми его сердцу купюрами, он вновь заворачивал их в большую, темного цвета, разлохматившуюся по краям тряпку и, воровато озираясь по сторонам, прятал на дно сундука. Затем, свернувшись калачиком на крышке ковчега, хранящего его сокровище, засыпал с блаженной улыбкой на лице с тем, чтобы проснуться с первыми петухами, криками поднять жену, невестку, – бывшую в доме за кухарку, пинками разбудить батраков, спящих вповалку на полу клети, наорать, потрясая кулаками, на сына, всё ещё продолжавшего сладко почивать на деревянной супружеской кровати, обнимая необъятного размера пуховую подушку вместо молодой жены, которая, подоткнув юбку, обнажив исподнюю рубашку и сверкая белизной полных красивых ног, с ухватом в руках уже гремела чугунами у большой печи…
Но вот в середине спектакля на сцене появляется новый персонаж – старый еврей в круглой чёрной шапочке, с узкой, грязно-серой от седины у щёк, бородой. В длиннополом лапсердаке и в старых, вытертых до белизны на складках, сапогах. Расспросив селянина о жизни и узнав о его заветной мечте, он предлагает ему сделку – обменять его настоящие деньги на свои, – фальшивые, в соизмерении к одному настоящему рублю десять фальшивых.
– Как можно?!! – в страхе вскричал селянин, указуя пальцем в беленый потолок хаты. – Как же можно? – повторил он уже тише, оглядываясь. – Ибо да будет тебе, жиду, известно, – повысил он голос, – что есть на небе Бог, и мне, крещеному, не пристало с тобою, нехристем, богопротивным делом заниматься!
– Э-э-э! – Погладил его по рукаву холщовой вышитой рубахи еврей. – Какой вы, оказывается, глупый да непонятливый! Бог высоко, а вы, извиняюсь я, по земле ходите… – развёл он в стороны руками и продолжил говорить своим елейным голосом: – И разве есть Ему дело, на какие деньги эта самая земля покупается и на какие она, прошу прощения, продается? У Него на небе свои дела, небесные, у нас на земле, свои – земные.
– Ведь то ж обман, и не будет мне через это счастья! – упорствовал богобоязненный мужик.
– Э-э-э! – снова тянул тоненьким голосом еврей, почуяв добычу. – Это без землицы у вас счастья не будет… А с землей и счастье будет, и деньги в кошеле появятся. Мельницу у пруда поставите… – рвал он сердце мужика маслянистым голосом, словно читая его тайные мысли. – Богачом станете! Простолюдины шапки перед вами ломать станут, помещикам только в родстве их благородном уступать будете, а кроме этого – никакой разницы между вами не будет. – Тряс он над мужиком жиденькой бородкой. И топилось мужичье сердце в потоке сладких речей…
– Так ведь узнают, что деньги-то – ненастоящие! – гнулся, но всё-таки не сдавался он.
– А вы вот нате, посмотрите! – достал еврей из кармана своего засаленного лапсердака большую банкноту. – Найдете ли разницу между моими деньгами и своими?! По всей округе мои деньги ходят. Может, и у вас в кошеле есть, да вы не знаете?.. – уже змеей шипел он.
– А вот на, смотри! Найдешь свои? – не приняв банкноты, достал мужик из кошеля, извлеченного из кармана широченных шаровар, бумажные деньги и развернул их перед евреем карточным веером. – У Апанаса, соседа, за хряка только сегодня выручил!
Еврей внимательно осмотрел деньги, пригибая книзу каждую купюру.
– А вот и моя овечечка! – радостно возвысил он голос, вытаскивая одну из них. – Вот она моя – гладенькая да холёная… – поглаживал он её словно живую.
– Была твоя, да стала моя! – мужик боязливо вырвал из тонких смуглых пальцев еврея купюру и спрятал вместе с остальными в кошеле.
– Так и что, будете вы менять или мне к кому другому пойти?.. – гнулся перед мужиком в подобострастной улыбке еврей. – Охотников, я так думаю, немало найдется… – продолжал он своим слащавым голосом. – Думаю, что и Апанас, – сосед ваш, согласится…
– Нехристь проклятая! – ворчал селянин. – Введет же во грех!
– Таки надумаете если, завтра буду ждать на вокзале, у поезда. – Раскланялся, прощаясь, еврей и, выждав удобную минуту, ушел, оставив селянину свою банкноту.
А бедный селянин остался наедине с поистине дьявольским для него искушением. И с этого момента переплетение его чувств, эмоций, страстей делают постановку уже настоящей драмой. Будучи не в силах принять самостоятельного решения, он обращается за помощью к другим лицам. И вот на первый план, оттеснив фигуры работников, жены и сына с невесткой, выходит колоритная личность дядьки – старого отставного солдата в национальном костюме малоросса, свахи – тётки Афросьи – бойкой, разбитной бабенки и шурина – мрачного селянина с седыми вислыми усами, весьма охочего на дармовую выпивку.
– Хм… Жид, говоришь, – сдвинув высокую смушковую шапку на брови, тянул старый солдат, набивая в трубку табак. – Нету, кум, у меня к ним веры! Жид жида только и не обманет, а к крещёным у них подход другой… Нету у них греха – крещёного обмануть! Обманет он тебя, помяни мое слово, обманет! Хотя, в жизни всякое бывает… Может, и не обманет, – сам же развеивал он свои сомнения.
В разговор по очереди вступали солдат, сваха, изредка – шурин. И вот, наконец, после долгих витиеватых речей «за» и «против», они всё же сходятся на мысли: не надуришь, не проживешь. И это немудрёное мировоззрение, напрочь подавив слабые сомнения, основывающиеся на противостоянии злу и страхе перед Богом, – восторжествовала. Скупой селянин сгибается под тяжестью аргументов в пользу обмена и, преодолев природную робость, соглашается. В завершении шурин сходил в шинок с фальшивой банкнотой, оставленной евреем как образец её надежности, и принёс бутылку горилки, чем и склонил окончательно в сторону авантюрного решения своего родственника. Декорации спектакля, герои, их образы, затейливая жизненная философия словно воочию воссоздали в зале сельский дух конца восемнадцатого века. У Гены возникло ощущение, что это не он пришел в театр, а напротив – театр пришел в его мироощущение этой великолепной постановкой.
Вика и Вока сидели сбоку Гены, и где-то в середине спектакля он невольно покосился на них. Лицо Воки никак не отображало его увлеченности, наоборот, казалось даже равнодушным; Вика же напротив – сидела, чуть подавшись вперед, вся во внимании. И Гене почему-то показалось, что между ними существует некая взаимосвязь, ещё не определившаяся, но уже явно обозначенная. И безотчетное, подленькое чувство ревности ворохнулось где-то в самой глубине его души. И ему стоило определенных усилий, чтобы вновь ухватить суть развивающихся на сцене событий, а они, между тем, стремительно раскручивались.
За всю ночь селянин не сомкнул глаз. Вновь и вновь пересчитывал он деньги и, положив сверток себе за пазуху, а не как обычно на дно сундука, скрючивался калачиком на дерюжке. Но, полежав лишь самую малость, соскакивал с сундука и, прижимая деньги к груди, метался по хате. Не раз он готов был отказаться от своей затеи и прятал сверток в сундук, но словно какая-то неведомая сила заставляла его вновь доставать деньги и опять мотала по хате челноком. Наконец, лишь только зачался рассвет, он, наскоро сотворив молитву и размашисто перекрестившись, пошел запрягать лошадь. Проснувшийся сын, позёвывая, стал, было, напрашиваться, чтобы поехать с ним.
– Сам управлюсь! – отмахнулся селянин. – Ты тут лучше за работниками присматривай, а то я за ворота, а они пузом кверху.
– Да уж присмотрю, только вдвоём-то ловчее было бы…
Селянин промолчал. Одним из условий старого еврея было, чтобы он был один.
– Приглядывай тут, – лишь сказал он и, сняв со стены уздечку, вышел из хаты.
Вернулся под вечер. В хату, где его уже с самого обеда дожидались вчерашние советники, вошёл, волоча за собой большой старый фанерный чемодан. Из петли, удерживая чемодан закрытым, торчал большой ржавый гвоздь.
– Вот они, родненькие! – бухнул он чемоданом об пол и окинул взглядом собравшихся. Взор его был горд и надменен, словно перед ним стояла толпа нищих попрошаек. – Вот они! – с придыханием повторил он. – Вот они! – Голос опустился до шепота.
– Да покажи уже, не томи! – торопила тётка Афросья.
Селянин опустился перед чемоданом на колени.
– Полный чемодан денег, – озираясь, шептал он.
– Полный чемодан! – схватился за голову шурин.
– Полный чемодан? – удивился отставной солдат. – Так что, неужто ж не пересчитывал?!
– Так а когда считать-то? Жид как дал мне чемодан, так сразу сел в поезд и уехал. А на станции – где
