окрестных собак, а заодно и их хозяев.
Проходя мимо большого, раскидистого вяза, который стоял словно старый дед среди молоденьких девчат, он и на нем выбил барабанную дробь. Дерево возмущенно моргнуло. Парнишка остолбенел.
– Оно что, зрячее? – удивился он и снова стукнул палкой. Дерево мигнуло еще несколько раз. От удивления захлопал ресницами и Санька. Чудеса, да и только. Он тихонько подошел к вязу и рассмеялся. В середине ствола темнело дупло, из него и глядели чьи-то огромные глаза.
– Ау. Кто в тереме живет?
– Две с половиной мыши, – быстро ответили из темноты.
– Две чего? – не понял Санька.
Этот вопрос почему-то не понравился таинственному обитателю дерева. Раздался кашель, какой-то скрежет, стук, затем все смолкло, и после непродолжительной паузы недовольный голос спросил:
– Дразниться вздумал?
– Я не дразнюсь. Шел вот мимо.
– Раз шел, так и иди.
– Насчет мышей не разобрал. Как это: полмыши?
– Челобитная царю. Жалоба на соседа. Список за здравие или за упокой. Прошение о помощи. Короче, за каждую бумагу – две мыши и один мышонок.
– А на кой мне твоя бумага?
Снова послышалось сопение, шуршание, и из дупла появилась всклокоченная совиная голова. Она подозрительно огляделась по сторонам, а затем спросила:
– Ты кто?
– Парень.
– Вижу, что не баба. Зачем пожаловал? Какую бумагу нужно?
– Налоговую декларацию. А то не спится, – съязвил молодец.
– Оброк, десятина? – невозмутимо уточнила птица.
«Ишь ты, – подумал Санька. – А все говорили, при царе плохо жилось. Налог-то всего десять процентов. А у нас...» Он снисходительно посмотрел на сову и усмехнулся:
– Да шучу я, шучу. Никаких мне бумаг челобитных или грамот не надобно. Еще одна писательница нашлась. Да я и сам, если хочешь знать, сочинять умею. Делов-то.
Раздался резкий удар, потрясший дерево. Это захлопнулся вход в дупло. Снова скрежет, невнятное бормотание, шум, и сова появилась откуда-то сверху. На голове у нее красовалось нечто, очень похожее на чепчик с большим козырьком. Этот невообразимый фасон привел Саньку в совершеннейший восторг, он хихикнул, но тут же прикусил язык, так как вид у совы был чрезвычайно мрачный.
– Не вижу ничего смешного. Днем солнышко слишком ярко светит, и от этого зрение портится, – прошипела птица, заметив, что паренек еле сдерживает смех. – Сейчас мы посмотрим, какой ты грамотный. Я тебе пару слов наговорю, а ты попробуй их на бумаге изобразить.
Она протянула Саньке клочок бумаги, перо и чернильницу.
– Пиши: «Царь-батюшка. Нижайше бью челом и сознаюсь в прегрешениях своих, а потому смиренно отдаюсь в руки ваши и с радостью приму любую кару». Написал? Внизу крестик поставь. Можешь еще большой палец послюнявить, в пыль обмакнуть да в уголке приложить.
Подождав, пока Санька закончит «диктант», сова выхватила у него из рук записку, прочитала, удовлетворенно ухнула и взлетела на ветку повыше.
– Гляди-ка, буковки выводить и в самом деле умеешь. Но, кроме этого, нужно еще иногда головой думать. Я эту челобитную сейчас стражникам отдам. Вон они, как раз с горки спускаются. Посидишь у них в холодной, ума-разума наберешься.
– Ты чего? Я ж тебе ничего плохого не сделал. Ну, пошумел немного. А ты сразу стражников.
– Нечего над старшими издеваться. Я, будет тебе известно, на всю округу самая умная. Народ кругом темный, безграмотный. Вот я людям и помогаю: за них бумаги составляю.
– Без бумажки ты букашка...
– Вот именно. Меня каждая собака знает, и я про всех все знаю. Ко мне отовсюду приходят. Уважают. Каждый чем может благодарит. А тут какому-то мальчишке скучно стало. Шутник выискался. Теперь моя очередь пошутить.
Санька перепугался. Он уже знал, с какой скоростью здесь вершится суд и чем обычно это заканчивается. Сейчас его, с этой бумагой, да к царю; у того плохое настроение, и все, называй последнее желание. Об этом даже думать не хотелось. Нужно было срочно исправлять свой промах.
– А я вот слышал, что вы – самые мудрые птицы на свете, – начал он от осознания неминуемой опасности заливаться соловьем. – Тыщу лет живете. Все знаете.
Он принялся расхваливать весь совиный род и так разошелся, что назвал их промежуточной ступенью между животными и человеком, по ходу дела сделал маленькое историческое открытие, сообщив, что именно они, совы, с древних времен воспитывали всех известных философов, а заодно (жалко, что ли) музыкантов, литераторов и художников.
Сова, уже было приготовившаяся лететь, остановилась, склонила голову набок и принялась слушать весь этот бред, закрыв глаза. Наконец она встряхнулась и кинула бумагу вниз:
– На, забери. Пользуйся моей добротой, поросенок несчастный.
– Согласен на хрюшку, – облегченно вздохнул парнишка; гроза, похоже, миновала. Он вытер рукавом вспотевший лоб и беспечно махнул рукой: – Хоть мышом назови, лишь бы на завтрак не съела.
– Нет, ты точно непутевый. Ты откуда такой взялся и как дальше жить собираешься? Слово, вслух сказанное, на человека сильно повлиять может, и если назвать человека несколько раз свиньей, так он обязательно захрюкает. Хотя чего я объясняю; молодежь нынче старших не слушает, больше граблям, что под ногами валяются, верит. Вот ты хоть и грамотей, а пишешь-то с ошибками. А еще колечко надел, – ворчливо проговорила птица, взмахнула крыльями и, не сказав больше ни слова, улетела.
Что люди умеют лучше всего, так это создавать себе проблемы. Проводив взглядом сову, Санька посмотрел на колечко. Действительно, раз оно волшебное, то должно ему всячески помогать; сейчас, к примеру, показать короткую дорогу на болото. Недолго думая он повернул прямо в лес.
Но как аукнется, так и откликнется, и, двигаясь наугад, можно запросто очутиться в глухомани. В такую чащу попадать ему еще не доводилось. Настоящий медвежий угол, темный и мрачный, по которому можно кружить всю оставшуюся жизнь, но так и не найти выхода.
Когда не знаешь, что делать, главное – не суетиться. Неприятности, если не обращать на них пристального внимания, сами потихоньку начинают исчезать.
Вот и теперь. Еще немного борьбы с буреломом, и появилась поляна, а на поляне – избушка. Кривая, косая, но еще довольно-таки крепкая. Из трубы шел дымок. А как пахло! На крылечке сидела старуха, а возле нее стояло пять козлов.
– Здорово, бабуля! – обрадовался Санька.
– Здравствуй, касатик. – Взгляд из-под седых бровей был цепкий, и выдержать его стоило большого труда. – Куда путь держишь?
– Да вот, прикинь, старая, заблудился. А ты что, тут живешь?
– Живу родимый, живу, – закивала та в ответ.
– А что это у тебя за стадо такое козлиное? Толку-то с них. Даже молока не дают.
– Не дают, не дают, касатик, – снова согласилась бабка. – Но ведь не одним молоком жив человек. Слышал небось, любовь зла...
– Бабуся, ты что, серьезно? – Санька озадаченно смотрел то на старуху, то на козлов.
– Тьфу на тебя, полоумный, – плюнула бабка. – Ишь чё удумал, негодник. Это ведь и не козлы вовсе. Вот этот, черненький, – принц заморский. А это леший из соседнего леса. Он самый первый ко мне сватался. – И она указала на старую животину с длинной белой бородой, ласково потрепав его по голове. Тот радостно заблеял и начал тереться о ноги.
– А почему же они тогда не в человеческом облике?
– А потому что когда человек не любит, а просто пристает, то он козел.
