деградировал. Жил не тужил, горя не знал. Но в одно совсем не прекрасное утро его обнаружили в саду с перерезанным горлом. Приспичило ему ночью в туалет, но так он до него и не дошел. Естественно, прокуратура возбудила уголовное дело. И очень умный следователь заявился к Тимофею с претензией. Кто-то еще более умный навел его на мысль, что гражданин Орлик может быть причастен к убийству своего тестя. Нетрудно было догадаться, откуда дует ветер. Головатый знал, до какого состояния и кем был доведен Елизар. Знал, какие чувства Тимофей питает к своему тестю. И неудивительно, что прокурорский следователь ухватился за предложенный ему мотив. Депутатская неприкосновенность Тимофея серьезно осложняла его задачу. Но крест на его домыслах поставила Люба. Она предоставила мужу железное алиби. В момент убийства Тимофей находился вместе с ней, в спальне их дома. И она была уверена, что он никуда не отлучался. Разумеется, представители его личной охраны полностью были солидарны с ней.
Следователь отстал от Тимофея. Но удар под дых нанесла сама Люба. Она ничего не говорила до тех пор, пока Елизара не предали земле. А на поминальной тризне дала лишку. И дома, под градусом, обвинила мужа в смертном грехе.
– Ты убил моего отца!
Тимофей возмутился.
– Кто тебе такое сказал?
Впрочем, он мог бы и не спрашивать. Еще когда он сидел в тюрьме, Головатый капал жене на мозги, настраивал против мужа.
– Не важно... Ты его убил...
– Но ты же знаешь, когда его убивали, я с тобой был.
– Но ты же не своими руками его убивал.
– Хочешь сказать, что я его заказал?
– Да.
– Зачем?
– Ты его ненавидишь...
– Да, любить его не за что...
– Ты раньше хотел его убить... И сейчас.
– Чепуха.
– Он очень много про тебя знает. Тебя снова могут посадить, если он вдруг заговорит.
– Если он вдруг заговорит, его признают невменяемым.
– Вот! – одержимо вскинулась Люба. – Невменяемым!.. А кто его таким невменяемым сделал? Ты!
– Бред!
– Мне же говорили, что ты аминазином его колол. Головатый твой говорил. А я, дура, не верила...
– Не было никакого аминазина, – в раздумье покачал головой Тимофей.
Не нравилось ему все это. Сначала воры наехали, теперь вот Елизара убили, и за всем этим Головатый стоит. То воров против него пытается настроить, то жену... Но с ворами понятно, они – сила. А вот Люба какую опасность представляет? Что может она?..
– А что было?
– Не было ничего... Это наговоры все, моя дорогая. Наговоры все... Хотя... Да, я действительно убить хотел. Но ты же просила его пощадить, и я его не тронул...
– Тогда не тронул. А сейчас – зарезал!
– Хватит!
– Скажи, что любишь!
– Люблю...
– Не верю. Мне иногда кажется, что ты никого в этой жизни не любишь, кроме самого себя.
– В церковь сходи, если кажется... И вообще, успокоиться тебе надо...
– Ага, аминазин мне пропиши!
– Давай без истерик! – хлестко сказал Тимофей.
Люба вздрогнула, как будто он пощечину ей влепил.
– Извини, – подавленно пробормотала она.
– Что, извини?
– Несу какую-то ахинею... Можно, я спать лягу?
Утром, уже на трезвую голову, она просила у него прощения.
Глава 32
Варлам судил по Правде и справедливости. Толпа народа перед воротами детинца, посадник на дощатом помосте, виновный на коленях перед ним. Ремесленник убил купца. За смертоубийство полагалась жесткая кара – сорок гривен откупа. Но люди в Ревене живут зажиточно, может, и откупится гончар, если всем миром сложатся.
– Брата он моего погубил, – сказал в свое оправдание ремесленник. – Люди знают, люди видели...
Наблюдающий за ним Тимофей проясненно повел бровью. И Варлам понимающе кивнул. Если убил, чтобы отомстить за отца или за брата, то будешь оправдан. Сам Ярослав Мудрый утвердил такую Правду. По ней и судил Варлам. Ремесленник получил прощение. Но Тимофею не очень это нравилось. Ведь сын убитого купца теперь станет мстить гончару и его родне...
Следующим на помост взошел посадский гридень. Здоровенный детина с круглым открытым лицом и добродушным взглядом. На колени он бухнулся, не чувствуя за собой вины.
Мечом на своего соратника замахнулся. По кабацкому делу с ним повздорил, за меч схватился. Но ударить не ударил. И все равно на суд попал. Варлам думал недолго. Если обнажил меч, но не ударил им – плати гривну...
Суд продолжался, но Тимофей отправился в свои покои. Завтра чуть свет в путь дорогу, князя рязанского с воеводой встречать. Сдержал Голован слово. Все-таки уговорил своего князя заключить мир с Тимофеем. И сам к нему в землю едет. А это очевидное признание силы князя заболонского. Но радости особой нету. Мир – хорошо, признание – еще лучше, но плохо, что рязанский князь может запросить дружину для похода против своих врагов. С одной стороны, есть выгода: воинам нужны походы, тогда и опыт у них будет, и отвага. Ну и корысть воинская – не последнее дело. Но если с другой стороны посмотреть, что если рязанский князь нарочно хочет ослабить заболонское войско? Голован хитер, от него можно ждать любую пакость. Одной рукой рать заберет, а другой войско мордовское на Заболонь нашлет... Нет, не отдаст Тимофей свою дружину рязанскому князю. И повод у него для этого есть – почти год, который он провел в заточении на тюремном дворе...
– О чем задумался, свет мой?
Лада тихонько подступила к нему со спины, нежно обняла руками его голову, грудью прижалась к затылку.
– Да вот, думаю. Варлам суд по Правде вершит. А хороша ли эта правда? Сын за отца должен отомстить, но кровь порождает кровь. Око за око – один род вырезает другой род. Войны нет, а люди гибнут... Меч достал, но не ударил, плати одну гривну, не сорок. Это правильно. Меч сгоряча из ножен можно вынуть. Вынул и одумался. Правильно, зачем человека убивать?
– Стареешь, сокол ты мой ясный, – улыбнулась Лада.
– Я?! Старею?! – удивился Тимофей.
– Все мягче становишься...
– Не мягче, а мудрей.
– Раньше ты бы так не рассуждал. Вспомни себя – если достал меч, то не остановишься, пока не порушишь своих врагов... А за сестру свою как мстил? За меня...
– Раньше я только за себя думал. Сейчас мне за моих людей ответ перед Богом держать.
– Вот уже и о Боге все чаще думаешь.
– Разве это плохо?
– Нет. Но со мной – прелюбодейство, а Бог этого не велит... Скоро ты совсем покинешь меня...
– Нет, – невесело усмехнулся Тимофей. – Дальше грешить будем... Иди ко мне!
Он обхватил Ладу рукой, посадил ее к себе на колени.
– Услады хочешь? – замурчала она.
– Ты же меня не прогонишь?
