Сержанту приглянулись сало и сигареты. И когда Гринчук ушел, затворив за собой тяжелую железную дверь, предложил разбить все пополам.
Тогда все с собой возьмешь. А так здесь оставишь, – кивнул он на полку в углу своего предбанника. – Понимаешь?
Степан, соглашаясь, кивнул. Но сумки все-таки лишился. Равно как шнурков на туфлях и поясного ремня. Ручки у сумки длинные, на них, оказывается, повеситься можно. Хорошо, пакет был полиэтиленовый, куда Степан и сложил свои пожитки.
Глава 28
В камере было душно и сумрачно. Вместо окна – маленькая отдушина, непонятно зачем забранная решеткой. Ни руку ведь через нее не просунешь, ни голову. В грязный бетонный пол были вмурованы железные столбики, а к стенам прикреплены дощатые нары. На ночь их снимают с замка, опускают на столбики… Такое издевательство над заключенными практиковалось на гауптвахте, где Степану приходилось бывать в составе гарнизонного караула. Теперь вот он стал заключенным, и дела его плохи.
В одном углу воняла «чаша Генуя» в бетонном постаменте, в другом, под отдушиной резались в карты три крайне подозрительных типа. Один с бритой головой, голый по пояс, весь в татуировках. Морщинистый лоб, деформированные надбровья, продавленный, как у сифилитика, нос, щербатый рот, кривая ухмылка. Худой, резвый, движения быстрые, хлесткие. Второй покрупней, медлительный. Слипшиеся волосы, взрыхленные фурункулезом щеки. На Степана он глянул исподлобья, недобро, но от карг не оторвался.
– Вскрываюсь! – заявил он, показывая свои карты черноволосому смуглому атлету, обращенному к Степану волосатой спиной.
– Давай, дорогой!.. – с характерным для кавказца акцентом ответил тот. – Ай-яй-яй! Три шлюшки, несерьезно! У меня три короля!
– Твою мать! – фурункулезный в сердцах швырнул карты на пол.
– Чью мать? – встрепенулся смуглый.
– Да твою мать! – обращаясь к Степану, взвыл проигравший. – Из-за тебя, козел!
– Козел твою мать бодал.
Степан не собирался сносить оскорбление. Не в его это правилах.
– Че ты сказал? – рванул на себе майку фурункулезный.
Но Степан лишь усмехнулся, глядя на него. Взгляд твердый, уверенный. Именно это и остановило уголовника.
– Чирь, ты чего понты колотишь? – противно дребезжащим голосом спросил татуированный. Он сидел на столбиках, подложив под задницу кусок фанеры. Остальные – просто на корточках. – По матерям ходишь… Нехорошо…
– Да это, сорвалось, – повинился фурункулезный.
– Срывается болт с резьбы…
– Да ладно, Глырь, не забивайся, – махнул рукой кавказец. – Фраер последнюю треху спустил.
Он поднялся, повернулся к Степану лицом. Брови – как распахнутые вороньи крылья, ястребиный взгляд, орлиный нос. Не человек, а птица… И птица высокого полета. Степан не разбирался в тюремных татуировках, но про восьмиугольные звезды на ключицах слышать приходилось. Такими знаками метят крутых лагерных авторитетов или даже воров в законе.
Кавказец окатил Степана оценивающим взглядом, прошел мимо, толкнув его плечом. Похоже, он думал, что новичок посторонится.
Он встал на постамент и стал мочиться. Только тогда и обратился к Степану с вопросом.
– Ты кто такой?
– Да так, мимо шел…
– Гонишь?
– Это ты струю гонишь. Ты с человеком разговариваешь, а не с бараном.
– Ачаб, чувак нарывается! – поднялся с корточек Чирь.
– Может, и нарывается, а, может, и дело говорит, – покачал головой Глырь. – Ачаб, параша – не трибуна.
– Ну, может быть, – заправляясь, кивнул грузин.
Спустившись с постамента, он близко подошел к Степану, нехорошо глянул на него.
– Кто такой?
– Степан я.
– За что сел?
– За убийство.
– Ты не понял. Я спрашиваю, за что сел? За что? 'За решетку» надо отвечать, понял?
Молодой еще, лет двадцать пять, может, чуть больше. И уже – крутой авторитет. Поэтому и вел себя соответствующе. Но Степан опускать себя н позволит.
– Смешно.
– Так смейся…
Кавказец снова толкнул его плечом, возвращаясь на свое место.
Степан приладил поверх столбика пакет с вещами, присел. Уголовники нещадно дымили, перемешивая унитазную вонь с запахом табака. Он тоже не удержался, полез за сигаретами.
– Опля! – заметив это, злорадно сказал Чирь. -Да у нас девочка завелась!
Степан и сам понял свою оплошность, но было уже поздно. Уголовники разглядели дамскую сигарету, которую он достал.
– И правда, девочка! – захохотал Глырь.
– А с каких сторон принимаешь? – оскалился фузин, радуясь, что до дерзкого новичка можно докопаться по всем правилам тюремной науки.
Он поднялся, Степан тоже встал.
– Да ты сиди, Степанида, гы-гы! Сидя удобней!
Степан опустил голову. Он, конечно, свалял дурака, но ведь это не причина, чтобы встать на колени перед судьбой. И уже тем более перед этими дегенератами.
Кавказец подошел к нему, с омерзительной улыбкой опустил руку на плечо, с силой надавил на него.
– Пусти. Больно будет, – предупредил Степан.
– Не будет больно. Я ласковый.
– Раз… Два…
– Что?! – взбесился Ачаб. – Ты считать будешь.
Двумя руками схватив Степана за шею, он резко отступил назад, борцовским приемом попытался свалить жертву – руки у него были сильные, тренированные, и в борьбе он знал толк. Но не учел, с кем имеет дело, Степан удержался на ногах, выкрутился из захвата. На какой-то миг противник оказался повернутым к ему боком, голова наклонена. А у Степана приподнята правая рука. В таком положении лучше всего ударить в основание черепа, в место, где затылок сочетается с первым шейным позвонком. Нет времени чтобы сконцентрировать всю силу в ударе, но это и не нужно. Пусть грузин еще поживет…
Пропустив точный удар, кавказец лишился чувств и бревном бухнулся на бетонный пол.
– Порву падлу! – распаляясь, заорал Чирь.
Он кинулся на Степана, широко замахиваясь для удара. Не думает, что лицо закрыть нужно, и голова почему-то назад отклонена… Ну не идиот?.. Степан не мудрствовал и коротким прямым врезал ему по нижней челюсти. Быстрый удар, точный, хотя и не предельно сильный. Уголовник остановился, будто наткнулся на стену. С удивлением глянул на Степана и, закатив глаза, соплей стек на пол.
Дальше атаковал Степан. Глырь вскочил на ноги, пригнувшись, широко раскинув руки, в одной из которых он сжимал нож. Степан ринулся на него, раскрыв корпус. Казалось, не было более удобной мишени,
