Мне все равно, что говорит твой папа...
– Учтите! Если мама уйдет к вам, я покончу с собой!
Панфилов обреченно вздохнул. Он знал, что это не пустые слова. В свое время Настя отравилась таблетками, теперь вот и Агата была близка к тому же. И если это вдруг случится, виноват будет он... Но не мог отступиться от Насти, потому что очень-очень любил ее.
Он выпроводил Агату, закрылся в кабинете, достал из бара бутылку коньяку. Он не знал, что делать, и надеялся, что пьяная голова подскажет, как ему быть дальше.
Какое-то время он пил, не пьянея. Но в один совсем не прекрасный момент хмель ударил в голову с такой силой, что закачалась дальняя стена кабинета... Ему бы остановиться, но рука сама потянулась ко второй бутылке.
В кабинет зашел Грецкий. Марк Илларионович воспринял его появление как нечто само собой разумеющееся.
– Иди сюда, – миролюбиво махнул он рукой, призывая к себе.
– Водку жрешь? – презрительно скривился Антон.
– Коньяк.
– Где моя дочь?
– Ее здесь нет.
– Что ты с ней сделал?
– Что я мог с ней сделать? – начал заводиться Панфилов.
– Ты мог ее изнасиловать!
– Я не такая свинья, как ты!
– Не знаю, кто из нас свинья!
– Ты нарываешься! – с грозным видом поднялся со своего места капитан.
– Да пошел ты, козел!
Грецкий явно нарывался на грубость. А Панфилов был в том состоянии, когда тормоза не действовали.
Он подошел к Антону, с силой схватил его за грудки, прижал к стене. На этом бы и остановиться. Но голова сама собой устремилась вперед...
Мощный удар лбом в переносицу вышиб из Грецкого дух. Панфилов разжал руки, и беспомощное тело мешком плюхнулось на пол. И в это время в кабинет вломилась целая делегация – полковник Сагальцев собственной персоной, его зам по работе с личным составом, майор Перелесов, два омоновца...
– Это что за дела? – покачнувшись на ногах, заплетающимся языком спросил Панфилов.
Обычно сильная встряска действует на людей отрезвляюще, но в его случае хмель еще сильней затуманил сознание.
– Это я хочу спросить тебя, капитан, что это такое? – взревел Сагальцев, показывая на лежащего Грецкого.
– Мужик нарвался, неужели не ясно!
– Мне ясно, что ты пьян как скотина! Мне ясно, что ты сам нарвался, Панфилов! – продолжал бушевать начальник РОВД.
– А ты мне не тыкай! – вскипел Марк Илларионович.
– Что?! – ошалело уставился на него полковник. – Ты забываешься, капитан!
– Игорь Ильич, не надо, успокойтесь! – попытался урезонить его Перелесов, но Сагальцев еще больше взъярился.
– Ты мне за все, Панфилов, ответишь! Как самосуд здесь разводил, как людей честных истязал!
– Людей или блюдей? – хмыкнул Панфилов. И взглядом показал на Грецкого. – Этот, может, и людь. А твоя Алка – точно блюдь!
– Что?! – взорвался полковник. – Кольцов! Пушинский! Арестовать этого!..
Даже сквозь пьяный дым Панфилов понимал, что разговаривал с начальством в недопустимом тоне. Но вместе с тем он также осознавал, что Сагальцев появился здесь неспроста. Это Грецкий его сюда привез, чтобы показать, насколько грубо обращается с ним капитан Панфилов. Привез и устроил дешевую провокацию. Отнюдь не с дешевым исходом. До сих пор Грецкий без сознания. За что боролся, на то и напоролся. Но своего все-таки добился. Теперь его обидчика можно было привлечь к уголовной ответственности. Что, в общем-то, и собирался сделать Сагальцев.
Но взять Панфилова было не так-то просто. Сам он догадался, что сопротивление при аресте усугубит его вину, но его верные помощники Левшин и Захарский не стали утруждать себя сомнениями. Они ворвались в кабинет, растолкали начальство, раскидали омоновцев и встали, закрыв собой Марка Илларионовича.
– Это что такое? – в яростном недоумении вскричал Сагальцев.
– А то, что нельзя со мной силой, – надменно усмехнулся Панфилов.
И смиренно добавил:
– Я сам... Только без наручников...
Он сам пошел к машине, сам сел в салон, позволил омоновцам взять себя в живые клещи. Его привезли в город, заперли в камере предварительного заключения.
– Завтра поговорим, – сказал на прощание Сагальцев. – На трезвую голову. И с прокурором...
Панфилов не нашел ничего лучшего, чем отдать все имевшиеся при нем деньги дежурному милиционеру. Взамен он получил бутылку дешевого коньяка и мертвецки пил в течение всего вечера и ночи.
Проснулся он утром в состоянии жесткого похмелья. Напился холодной воды из-под крана, умылся, снова лег. В голове каша, все равно, где он, что с ним... Сагальцев появился ближе к обеду, сам зашел к нему в камеру. В глазах недоумение, замешанное на страхе и досаде.
– Что-то неважно выглядите, Марк Илларионович, – глядя куда-то в сторону, принужденно сказал он.
– Ничего, бывало и хуже.
– Зря вы так.
– Что зря?
– С Грецким так сурово обошлись. На Аллу наговорили... Ну было у нас с ней, так, эпизод...
– Но ведь было. А вы смерть мужа ее на самоубийство списали...
– Я не списывал... Следователь счел нужным... И вообще...
– Что вообще?
– Приношу вам свои извинения, – с нажимом на собственную гордость сказал Сагальцев.
– Извинения принимаю, но после холодного пива.
– Лучше перетерпеть, работа у вас.
– Может, мне лучше отгул взять? – усмехнулся Панфилов.
– Как хотите, – пожал плечами полковник. – В принципе, Костромской на месте, можно обойтись и без вашего присутствия. И бригада тоже на месте...
– Бригада?
– Да, оперативно-следственная...
– Что-то я вас не очень понимаю.
– Я, если честно, тоже... Алла... Гражданка Максютова погибла...
– Когда? – встрепенулся капитан.
– По всей видимости, ночью. Утром пришла горничная, обнаружила труп...
– Вот тебе и омут, – в мрачном раздумье изрек Панфилов. – Вот тебе и черти... Я в Серебровку поеду. Но пивка все равно возьму...
Левшин и Захарский ждали его у входа. Эту ночь они тоже провели во временном изоляторе, откуда их также вытянула неведомая сила. И «Нива» уже здесь.
– Куда, в Москву или в Серебровку? – спросил Левшин.
– В Серебровку.
Возражений, разумеется, не последовало. Но все же было видно, что прапорщик загрустил. И Захарский тоже поскучнел.
Не мог Марк Илларионович ехать в Москву, не мог бросить Настю на произвол судьбы. Черти какие-то мутят тихий омут, как бы до нее не добрались. Да и не мог он находиться вдалеке от нее.
Глава десятая
Панфилов сильно опоздал. Тело Максютовой уже увезли. Осталось только кресло, в котором ее нашла горничная. Кресло, стоявшее боком к трюмо. В зеркале небольшая дырочка от пули, радиальные трещины и тошнотворная субстанция, сухим протокольным языком именуемая физиологической жидкостью.
Зато застал он Костромского, который первым прибыл на место происшествия. И лейтенанта Тараскина, находившегося здесь во главе оперативно-следственной бригады.
– В кресле сидела, – сказал Юра. – Пеньюар, шелковый халат нараспашку. Рука свешена, пальцы касаются пистолета... В одном виске дырочка маленькая, а в другом – дыреха...
– Самоубийство, – авторитетно заявил следователь.
Панфилов внимательно посмотрел на него.
– Вы в этом уверены?
– Конечно... Чокнутая семейка. Сначала муж, потом жена...
– Жена не смогла пережить смерть мужа? – не без ехидства спросил он.
– Ну а почему нет?
– Пистолет какой?
– Старинный. Тульский-Коровина. Образца двадцать шестого года. Калибр шесть тридцать пять...
– Автоматический, – добавил Панфилов.
– Ну, понятное дело, что не револьвер...
– А гильза?
– Что гильза? – недоуменно уставился на него Тараскин.
– Гильза где?
– А-а, гильза... Не было гильзы... – потрясенно захлопал глазами лейтенант.
– Искали?
– Ну, искали... Может, закатилась куда...
– Как-то не подумал, – явно расстроился Костромской. – Конечно же, должна быть гильза...
– Если ее нет, какое ж это, к черту, самоубийство?
– Но если это убийство, зачем убийце забирать гильзу?
– Логично... И убийство здесь произошло, а не где-то, – кивнув на следы от выстрела, рассудительно сказал Панфилов. – И гильза должна быть...
– Может, горничная прибрала? – в раздумье спросил Тараскин.
– Какая горничная? Которая деньги украла?
– Нет, та в СИЗО, – покачал головой следователь. – Показания дала, суда ждет... Она здесь быть не могла...
– Так же, как и я, – усмехнулся Марк Илларионович. – У меня суровое алиби. Вся дежурная часть подтвердит...
– А вы что, могли бы? – сощурившись, глянул на него следователь.
– Что мог бы – гильзу прибрать или убить?
– Ну, и гильзу... И убить...
– Я эту ночь в райотделе провел, под бдительной охраной...
– Ну, это ясно. А чисто теоретически?
– Если чисто теоретически...
Панфилов вспомнил вчерашний разговор с Агатой. Неспроста она сказала о том, что он зачастил к Максютовой. Значит, Грецкий внушал жене, что у него роман с этой дивой. И Насте мог внушать, и слухи по поселку распускать.
– Если теоретически, то говорят, что я не просто так ходил к Алле Сергеевне...
– А как?
– Вроде бы дело об убийстве ее мужа распутывал, а сам под юбку к ней лез... И этой ночью я мог быть у нее. Опять же чисто теоретически. А на практике у меня с ней ничего не было. И быть не могло...
– А у кого могло?
– Вот это уже вопрос по существу... Я знаю двух мужчин, у которых с ней был роман. Одного мы опустим, потому что доказательств нет. А вторым
