удовольствием поступил бы именно так, если бы мог.
– Вера, например! – пафосно взвизгнул Штукин. – Бескорыстная, святая вера в Господа! Вот то, что невозможно измерить никакими деньгами!
– Ну конечно! – не вытерпел Картье. – Так вот прямо и нельзя?! Церковь, что католическая, что православная, что любая другая, известная «бессребреница». – Картье был сам сарказм. – Одни безакцизные сигареты и спирт от Московской патриархии возводят веру в ранг ценнейшего актива, измеряемого миллионами долларов. О чем ты говоришь, Костя, дорогой ты мой?! Ведь что получается?! На спаивании народа, на его, так сказать, скуривании попы нажрали себе такое брюхо, что хоть на тележке вози, как у барона Апельсина в сказке про Чиполлино. Помнишь? У нас теперь сословное общество. Чиновники, депутаты, сенаторы – это новые дворяне, потом вот это самое курительно-бухательное духовенство, чертовы попы, затем купечество… И, разумеется, так называемый «простой народ». Вся эта сволота называет нас именно так. Ты согласен быть «простым народом»? Я нет. И Шедин этот из «МДС» не согласен. Не стоит позволять группировке мерзавцев считать себя выше, не так ли? И потом, где ты сейчас видел бескорыстную веру? Человек, по-твоему, приходя в церковь, молится за мир во всем мире? Да хрен там! Он просит себе лавандоса побольше да машину побогаче! Может, и не в таком наборе, но все человеческие просьбишки в конечном итоге сводятся только к этому! Только вот мать просит за детей. Но опять-таки о чем она просит? Чтобы выросли здоровыми да богатыми. Чтобы жениха хорошего дочери. Богатого, заметь! Бедный жених никому в рог не уперся! Деньги, Костя, – это то единственное, что теперь объединяет людей. Это всемирный эквивалент счастья. Но хочу тебе сказать, что Бог он не Ермошка, он видит немножко. Вот мы с тобой зарабатываем честно, не так ли?
– Ну разумеется! – Штукин даже привстал на стуле, до того ему хотелось, чтобы все видели, что он человек честный и копейки не украл. И это было так. Картье же, по своему обыкновению, цинично дурачился, содрогаясь от внутреннего смеха. Шут гороховый, что с него взять. Шут с мозгами профессора математики.
– Поэтому нам не в чем упрекнуть самих себя. Это я к чему говорю? К тому, что все равно Бог видит, кто и каким образом наживает. Мы с тобой честно, можно сказать, даже праведно. Работаем, ничего нигде и ни у кого не воруем, не крадем, взяток не берем, значит, к нам Бог милостив. Это как раз к твоему вопросу о вере. Ведь ты и я, мы оба, верим в Бога, притом именно так, как ты и сказал, то есть искренне и бескорыстно. А взять, к примеру, этого Шедина. Он кто? Конечно же, он взяточник, мздоимец, сквалыга – одним словом, сволочь он. Здесь все понятно. И он нагрешил уже достаточно для того, чтобы, скажем, заболеть раком или, допустим, попасть под машину. Такие люди, как он, именно так и заканчивают свою жизнь. На плахе. И мы в его падении существенной роли уже не сыграем. Зато он очень даже может сыграть существенную роль в нашем финансовом укреплении, возвышении, становлении и тому подобное. Шедин и такие, как он, – лишь наши инструменты. Не нами установлено, что голыми руками невозможно ничего добиться. А инструмент – это расходная штука, когда он изнашивается, то его просто выбрасывают и заменяют новым. Так будет и с этим Шединым.
– Так я, выходит, прав! Нельзя на него ставить и деньги пропадут. Высочайший риск! – Штукин вскочил было, собирался ринуться куда-то, но Виктор, испугавшись столь сильной штукинской впечатлительности, немедленно надавил на тормоз:
– Костя, дорогой, Шедин инструмент, еще далеко не изношенный. Он, так сказать, сверло с алмазным наконечником. И узнать об этом ты можешь не только от меня, раз уж моего мнения для тебя недостаточно, ты для этого можешь элементарно собрать информацию на рынке! Это займет какое-то время, мы, возможно, потеряем контракт, но если тебе так спокойней, если ты все хочешь еще несколько раз обдумать и все взвесить, то я не вправе тебя останавливать. Деньги твои, бизнес твой, все нити в твоих руках, я лишь честно и профессионально исполняю то, что ты мне поручил, поэтому решай сам. Я с уважением приму любое твое решение и постараюсь изменить стратегию, хотя, повторяю, «МДС» мы, разумеется, потеряем, если сейчас, так сказать, не удовлетворим аппетиты этого парня…
Картье вновь играл ва-банк. Внезапно он успокоился. Ему вдруг стало ясно, что все скоро закончится в его пользу. Он поднажал:
– Но, несмотря на потерю «МДС», то есть около миллиона долларов ежемесячной прибыли на начальном этапе возможного сотрудничества, мы, быть может, сможем что-нибудь такое веселенькое замутить с «Гигафоном» и с «Дилайном». Хотя, по слухам, «Дилайн» собирается создать собственную дочернюю структуру и уже набирает в нее персонал: программистов, дизайнеров и тому подобное. Ну тогда останется один «Гигафон». Если получится там договориться…
– Виктор, я тебя понял. – Штукин сдался. Это было видно невооруженным глазом. Его запала хватило ненадолго, и босс спасовал перед наемным менеджером. Потому что у менеджера была воля такой прочности, что ею можно было резать закаленную сталь. Плечи у Кости опустились, он с беспомощной надеждой поискал глазами успокоительный карандаш, но тот куда-то закатился, и Штукин окончательно потерял способность к сопротивлению. Промямлил что-то, Картье не расслышал, попросил повторить.
– Деньги будут завтра, – чуть громче сказал Штукин и почти молитвенно попросил Виктора: – Не мог бы ты оставить меня в покое? Я принял довольно серьезное решение, и мне нужно немного побыть одному.
– Да, разумеется, – невозмутимо ответил Картье и вышел. За дверью штукинского кабинета он перевел дух и поздравил себя с новым «приработком». «Однако самое время мне понять, что шальные деньги – вещь непостоянная, да и Штукин не такой дурак. Такие убогие комбинации мне неинтересны. На них жаль тратить нервы и время. Самое время сделать что-то настоящее. Вот бы подвернулось…»
Что ж. Порой желания сбываются.
2
С кейсом, полным денег, Картье прогуливался по «Атриуму», что возле Курского вокзала. Лениво глазел на витрины плохих магазинов плохих вещей плохого качества для людей с плохим вкусом. Шедин появился с двадцатиминутным опозданием. На самом деле он приехал в «Атриум» задолго до Картье, выследил его и долгое время наблюдал за Виктором со стороны, опасаясь неприятных сюрпризов в виде слежки СБ. Подготовка у Шедина была, что называется, на уровне. Такие неприятные вещи, как скрытное наружное наблюдение, он чувствовал кожей. В этот раз его превосходно развитая интуиция подсказала ему, что опасаться нечего. Дельце выгорит. Он подошел к Картье со спины, но наш не лыком шитый дружище не дал Шедину сделать сюрприз в виде неожиданного оклика или руки, вдруг легшей на плечо. Перед тем как Шедин только открыл рот, чтобы произнести «А вот и я» (ничего более оригинального ему в голову не пришло), Картье уже и развернулся к нему вполоборота, и совершенно буднично, словно каждый день проделывал такие штуки, сказал:
– Идемте в ресторанчик. Здесь есть один, там довольно спокойно. Сядем в уголке и займемся нашим делом. Не возражаете?
Он сразу же взял инициативу в свои руки, показав, что заказывает музыку тот, кто за нее платит. Пусть этот Шедин почувствует, что это не он, а ему пошли навстречу и он теперь обязан и компании, и самому Картье очень многим. И Шедину ничего не оставалось, как пойти следом за этим высоким, чуть сутуловатым парнем, несущим в правой руке кейс с его (у Шедина засосало под ложечкой) деньгами. Он шел за Виктором и думал, что впервые за свою сложную жизнь он встречает человека, которого не может просчитать. Картье был Шедину непонятен. По ощущениям он не вызывал никакой опасности, но явно был совсем не прост. А вот что за птица этот Картье, Шедин так и не понял. Успокоив себя тем, что он слишком мало знает Картье и это как раз тот редчайший случай, когда человек не раскрылся перед ним в первые минуты разговора, Шедин решил, что все разъяснится в ближайшем будущем. Ведь этот парень моложе его, следовательно, не может быть опытней, а специальной подготовки у него никакой нет, в этом Шедин был уверен абсолютно. «Своих» он вычислял сразу. В лицах ментов и чекистов есть нечто общее, что позволяет знатоку вопроса выдергивать их из толпы, сколько бы ни писали о том, что разведчик должен быть без лица. Как раз именно вот эта безличность и должна являться знаком для тех, кто не хочет попасться впросак, для злоумышленников и аферистов всех мастей и, наконец, просто для людей доброй воли, не желающих иметь с господинчиками из органов никаких междудел.
В ресторанчике они заняли самый темный, самый отдельный, самый укромный столик в таком же углу. Шедин ожидал, что Картье поставит кейс под стол, чтобы было удобно взять его и быстро уйти, но Виктор, похоже, не торопился. Несмотря на молчаливый протест Шедина, который недавно отобедал в очень
