взгляде: превосходство, лукавство, тайна и главное, чего Штукин никогда раньше в ее глазах не видел, – удовлетворение. Конечно, разложить ее взгляд столь тонко, с таким искусством составителя радуги, Штукин, пожалуй, не смог бы, но вот почувствовать все, из чего этот взгляд состоял, у него получилось, и тогда он вдруг испугался.
Это «вдруг испугался» прозвучало из уст Лены именно как внезапное, непонятное мужнино состояние, которого она никак не могла от него ожидать. Что касается самого Штукина, то уж совершенно не стоило бы считать того человеком, ничего не понимающим и вообще странным в своих отношениях с женой. Все он прекрасно понимал, этот парень. Просто думал, что так вот он доминирует над нею, своей холодностью, своим обозначенным безразличием исповедуя пушкинский постулат «чем меньше женщину мы любим, тем больше нравимся мы ей». Еще в школе эта строфа из «Онегина» запала Штукину в душу и сыграла с ним весьма коварную игру. Прав был пиит земли русской, наше все, свет неземной Александр Сергеевич, прав! Ай да Пушкин, ай да сукин сын! Как тонко у него подмечено! «Чем меньше… тем больше», а! Талант! Силища! Архимед!
Однако не стоит думать, что пушкинское наставление работает безотказно. Это не «калашников», это просто слова, сформулированные в наставление, в правило. Правило действительно лишь в период ухаживания, достаточно серьезной уже степени флирта, когда вы желаете, вам хочется чуть «встряхнуть» отношения, а вашему эгоизму лестно было бы увидеть, как метнется к экспериментатору его возлюбленная, как ухватится за спасательный, брошенный ей в последний момент с причала конец и пришвартуется навсегда. Если преследуются именно такие цели, то да, стоит доверять Пушкину. Но в браке, когда на смену легкомысленному Онегину, созданному в угоду моде того века байроническому горе-героюшке, приходит подлинный закон об отдаче и наполнении, в браке, когда все возможно лишь на условиях полного паритета, пушкинское «правило» ничтожно и подлежит казни через повешение. «Что посеешь, то и пожнешь» – вот что работает в браке, раз уж так хочется сыпать банальными истинами. А Штукин все сделал неверно и на этом погорел. А так как все, что он делал ранее, правильностью не отличалось, то он вновь все сделал не так, как нужно было, а именно напился и стал просить прощения, добиваться секса, строить планы на жизнь и так по кругу, без конца. Уже под утро, когда измученная его ночными неуклюжими откровениями Лена начала собираться в дорогу, Штукин трагическим голосом спросил, «нет ли у нее кого», и, получив, естественно, нечестный ответ, вызвался ее проводить. Ну не отказывать же было ему, в самом деле. А то заподозрил бы, натворил черт-те чего. А так, потом можно будет все списать на его состояние и сказать, что она его, вот такого, испугалась, поэтому в аэровокзальном ресторане была с ним так недружелюбна.
Из ее коньячной истории Картье сделал вполне себе обыкновенный вывод: она не готова порвать с мужем. То есть нельзя, конечно же, утверждать, что так будет продолжаться и впредь и он, Виктор Картье, лишь ее любовник и на большее рассчитывать не может. Но сейчас Лена и он расположились в самом начале пути, или «потока», и для того, чтобы и под коньяком Лена говорила приятные для Картье вещи, нужно будет потрудиться. Сколько? Зависит от выбранного способа движения. Картье выбрал самый, по его разумению, быстрый способ. Впереди была выставка на горе Манжуик. Картье рассчитывал стать царем горы.
2
Отель оказался современным и удобным. Им достались одинаковые номера, совпадающие вплоть до расположения крючков в ванной, но на разных этажах. Картье хотел было возмутиться, попросить один номер на двоих, но вспомнил про бухгалтерскую отчетность, про то, что документы из отеля нужно будет предъявить на работе, и прикусил язык. Лена сперва загадочно улыбалась, потом шепнула ему:
– Глупый, ведь это здорово, что мы не в одном номере! Станем ходить друг к дружке в гости, и ты не увидишь меня утреннюю, заспанную и злую. Я не нравлюсь себе по утрам. Пока мы с тобой любовники, давай позволим себе красивую жизнь без вкраплений быта и физиологических процессов.
– Мы кушаем радугу, а какаем фиалками, вот как это называется, – со смехом заключил ее в объятия Виктор.
…Чемоданы стояли нераспакованными, а на двуспальной кровати номера Лены двое изнуряли друг друга затяжным, полупьяным сексом, какой случается только после самолета и по обретении комфортного, пятизвездочного пристанища. После долго лежали, наслаждаясь гудением во всем теле, сладкой ломотой. Впереди было больше чем полдня самого замечательного на свете безделья, но Картье и не помышлял о праздности. Наполненный привязанностью, жаждой быть вместе с ней, Картье увязал все вместе, в один узел, и то, что долго варилось в его котелке, он, наконец, решил дать попробовать Лене.
– Сладкая…
– Как ты меня назвал? – Она лежала на его руке и повернула голову, прижалась. – Повтори еще раз. Ну пожалуйста-а.
– Сладкая. Можно я так буду называть тебя иногда?
Она чмокнула его в переносицу:
– Можно. Мне нравится быть сладкой для тебя. Меня так называла бабушка. Очень давно.
– А дедушка как тебя называл?
– Его не было, он помер от чего-то стариковского.
– Придется стать твоим дедушкой, – с притворным вздохом заключил Картье, наблюдая за вздымающимся одеялом (не любил лежать голым, всегда укрывал причинное место, считая, что демонстрировать его можно лишь в «рабочем» состоянии). – Фнуфенька, – прошамкал Картье, – подними вона одеяльце, фефо там у дедуфки есть антереснава?
– Дедушка, ну ты и неутомимый! – Лена с восторгом смотрела на то, что у «дедуфки есть антиреснава». – Знаешь, Витенька, я ведь могу привыкнуть в такому сексу, а не по пять минут.
Картье оскорбился:
– Зачем ты, лежа со мной в одной постели, напоминаешь мне о каких-то посторонних мужиках? Я что, настолько пустое место для тебя?
Она как-то даже и растерялась – заулыбалась смущенно, потом опомнилась, рассмеялась:
– Да о чем ты, Витечка? К твоему сведению, Штукин у меня первый мужчина.
– Ой, вот только не надо здесь, а? Тоже мне: все мы бабы стервы, милый бог с тобой, каждый, кто не первый, тот у нас второй». То есть он первый, а я второй, так, что ли?
– Третий, – с самым что ни на есть серьезным выражением ответила она. – У меня был отпускной роман с одним эстонцем. Длился он три дня. Потом он из-за меня развелся со своей женой.
– Как это? – все еще очень недоверчиво и прикрывая увядающее естество одеялом, спросил Картье. – Что такое случилось с горячим эстонским парнем, что он решил так круто изменить свою жизнь?
– Одно эсэмэс-сообщение от меня, посланное не вовремя, потому что телефон лежал где-то неподалеку от мест обитания его жены и она, чисто из женского любопытства, решила его прочитать.
– Воображаю себе, что там было написано! – хмыкнул Картье. – Мессага в поцелуйно-розовых тонах.
Свирепо осклабившись, он выбрался из-под одеяла и начал одеваться. Лена смотрела на него вначале с улыбкой, так как по наивности (а он действительно был у нее третьим) думала, что он шутит и вот-вот покончит с этим маскарадом, но очень скоро она увидела, что и впрямь очень сильно его задела, почувствовала женским своим чутьем, что если сейчас его не удержать, то он, чего доброго, уйдет, а в ее планы это совсем не входило. Да-да, ей было что сказать ему, ее отношение к нему уже совершенно сформировалось, а в потоке иначе и не бывает, но она все выжидала что-то, не решаясь быть первой, ожидая проявления инициативы с его стороны. И вот тебе! – он приревновал ее к сущей ерунде, к пустяку, к крошечному эпизоду и уже стоит в дверях и вот-вот уйдет, уже готовясь сказать что-то напоследок. Что именно, Лена не захотела слушать, не дала ему возможности. Голая, готовая вот-вот разреветься, она бросилась к Виктору на шею, застрекотала «прости, прости, пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста, прости меня, пожалуйста», и он… Ну а что он? Куда ему после такого? Конечно же, он остался.
– Не рассказывай мне больше ничего такого, – пробурчал только и получил еще с полдесятка поцелуев и все тот же стрекот из просьбы простить ее. Снял брюки (с ее помощью), трусы с него стащила она…
…Спустя полтора часа, когда, совершенно удовлетворенные и счастливые, они, позабыв уже о недавней распре, лежали в обнимку и она гладила его горячее тело, Картье решился:
– Лена…
