мужу в первую очередь. Хотя, какой там бизнес, если здесь возобновление любви?
– Я полагал, что Елена тебе все рассказала, но если еще нет, то буквально в двух словах. – Картье рассказал ему о том, что произошло, и Штукин пришел в бурный восторг. Он хлопал Виктора по плечу, называл «мой брат» и чуть ли не прыгал на одной ноге.
– Я надеюсь, что мы теперь партнеры, не так ли? – внезапно спросил Картье. – Мне необходима ясность в этом вопросе.
– В каком смысле? – спросил Штукин, и улыбка медленно сползла с его лица, как сползает бретелька с круглого плечика прелестницы двадцати трех лет, знающей уже, что ей нужно от жизни, и далеко не столь наивной, чтобы вот так просто взять да и позволить этой самой бретельке сползти безо всякой нужды.
– Гм… я заработал для «Smart-soft» около трех миллионов долларов за довольно короткое время на одних только первичных гешефтах с «МДС». И я считаю, что вправе попросить вписать мое имя в учредительный договор, стать твоим партнером. Почему ты так удивленно смотришь на меня, Костя? Разве я прошу о чем-то несуразном? Ведь три миллиона – это полноценная доля в твоем бизнесе. Да что я говорю? Пожалуй, весь твой бизнес именно столько и стоит, однако же я прошу себе лишь скромную треть от доходов, которые приносит направление мобильного контента, и все! Уверяю тебя, что это только начало, я вижу этот бизнес, я его чувствую, у меня уже появилось имя, я, если позволишь, в некотором авторитете среди людей знающих и нужных. И тебе я нужен! – всплеснул руками Картье, будто столкнулся с вопиющей несправедливостью и всеми силами сейчас ратовал за правду.
Штукин сделался мрачен, он явно не ожидал такого поворота дел и совершенно точно не собирался никого пускать в бизнес, который был ему всего дороже, к которому он относился, словно к собственному любимому ребенку. С другой стороны, он не мог не признать, что требования Картье были вполне адекватными.
– Я должен обо всем подумать, – медленно выговорил он, – такие дела в коридоре не решают. Ты прав, возвращайся в Москву, начинай окучивать «Гигафон», а я появлюсь, скажем, в следующую пятницу и…
– В следующую пятницу? То есть больше чем через неделю? – удивленно отреагировал Картье, которому реакция Штукина очень не понравилась, и он был невероятно разочарован.
– Да, именно так, – величаво удаляясь в номер в своем полотенце, напоминавшем теперь тогу римского сенатора, ответил ему через плечо Штукин. – Мы с Леной решили сделать второе свадебное путешествие. Вернусь, и мы все обсудим. Адьос, Викторио.
И хлопнул дверью.
Полураздавленный, словно большой жук в надтреснутом хитине панцыря, Картье, припадая на все лапки, пополз в свой апартамент.
8
…О, как же ему было… Грустно, пусто, тяжело, тупо, остро, холодно и больно.
– А что, собственно, я хотел, – бормотал Картье, собирая чемодан. Он уже обменял билет (слава богу, «Iberia» – честная авиакомпания: нашли возможность, вошли в положение). – Она мужнина жена, ну вышла у них размолвка, возможно даже, что и по-крупному, а тут я, словно мессия, который всегда приходит именно тогда, когда это действительно необходимо. Муж почувствовал, что вскоре может обкушаться груш, взыграло ретивое, все мы собственники, не нужна была она ему, будто старая мебель на дачном чердаке, а тут, глянь-ка, занадобилась. Прилетел, погуляли по городу, поужинали в ресторане уже не так, как раньше, уже душа в душу, со смешками и поцелуйчиками, – растравлял себя Картье, – потом в номер: секс, холодный розовый «Freixenet»: пузырьки щекочут небо и усиливают желание, черт бы все побрал. И вот я ошиваюсь под дверью, а этот самодовольный придурок, которому я вернул жену и заработал кучу денег, еще «подумает» делать меня партнером или нет. Мать твою! – Картье бросил в чемодан последнюю шмотку и со злобой захлопнул его. Пнул ногой, пребольно ушибся, свалился на пол, задрав ногу, словно древко копья, заелозил на спине, завыл. Не услышал стука в дверь, легких шагов. Боль в ноге, в отшибленных пальцах была ослепляющей – и вдруг все прошло, растворилось, точно сдуло с ладони песчинки порывом свежего ветра. Нет, Витя, то не ветер, то зовет тебя ее голос. Самый милый голос на свете. И это не сон, не сказка:
– Что это ты делаешь на полу? – Ее голос, ее!
Он вскочил, охнул от резкой, надумавшей вернуться боли, уставился на Лену так, будто явилось перед ним нечто, что обычно является детям и умалишенным, которых сперва никто не желает слушать, а потом объявляют их святыми и строят на месте чудного виденья монастыри и стоянки для туристических автобусов.
– Ты… – только и выдохнул он и, сам от себя не ожидая, с полувсхлипом-полустоном опустился перед ней на колени, обвил руками ее ноги, прижался губами к свободному от туфельки участку ступни и так, с поцелуями, нежно покусывая кожу, пошел вверх, постепенно поднимаясь, и вот уже он встал с колен и принялся целовать ее в губы, как умалишенный, словно хотел высосать из нее жизнь, и все приговаривал «Алена, Аленочка», а она, совершенно не сопротивляясь, с жаром, со страстью отвечала ему. Он решил ни о чем ее не спрашивать. «Захочет, расскажет сама», – мелькнуло у Картье, когда он расстегивал застежку ее платья…
…
– Так зачем он приперся?
– Будто ты сам не знаешь, Витечка. Господи, как же мне хорошо с тобой! За такое можно отдать все на свете.
– Он не ворвется сюда? Не станет ломиться?
– Нет. Он, наверное, где-то пьет, хотя мне все равно.
– Но как же… Ведь вы же с ним, совсем недавно…
Она поднялась на локте, вмиг стала похожа на разъяренную фурию. Нет, так не сыграешь:
– Ты в своем уме? Боже мой! Что за сумасшедшее время! Я была у той самой подруги, мы попрощались, они проводили меня на такси, я вернулась в отель и бегом к тебе. Тебя нет. У меня разрядился телефон, я к себе в номер, зарядить его. Поднимаюсь в лифте, выхожу в коридор, и что я вижу? Прямо под дверью, как собачка, которая потерялась, сидит Костя…
– Ах, как ты его заботливо: «Ко-о-стя», – прошипел ревнивый Картье.
– Ох, ну брось это, пожалуйста! Как прикажешь его называть?
– Ну не знаю… Есть прекрасные имена для него: Рогонос, Мудлан, Говноср…
– Витя! Если ты не прекратишь, я сейчас оденусь и уйду! Почему ты позволяешь себе такие слова в моем присутствии?!
…Браво, рыжая Елена! Только так и может и должна вести себя настоящая, умная, воспитанная женщина. Никакого мата, никакой площадной брани при ней! Такая женщина, как вы, исправляет мужчину, делая его сдержанным в речах и деятельным в поступках любви. Не может быть мата между двумя, мат не союзник любви, он разрушает ее романтическую оболочку, заставляя нежную сердцевину деревенеть…
Картье повинился:
– Уж прости меня, окаянного.
Хмыкнул. Видя, что реакции на его слова не последовало, обнял ее за плечи. Она не отстранилась.
– Я тебя очень люблю, понимаешь? Я ревную так, что зубы сводит. Этот дикий мальчик вышел из номера в полотенце, как после е… Ой! Прости, извини, чуть не вырвалось! Ну, в общем, он был в полотенце, а ты даже не показалась из номера, и я подумал, что ты лежишь в постели и приходишь в себя, что у тебя эта, как там ее? – о! – любовная одышка!
– Дурак. Боже мой, какой же ты дурак! Какая еще одышка? Я впустила его в номер, сжалилась над ним, чтобы он принял душ с дороги и передохнул! Ну что же тебе еще? Нужны какие-то доказательства? Витя, имей в виду, что я терпеть не могу доказывать свою правоту кому-либо, меня начинает всю трясти, и я делаю глупости, о которых потом иногда сильно жалею. Если ты и дальше намерен устраивать мне допрос и тому подобное, я просто уйду, и я уйду совсем.
– Благо есть к кому, – неумно поддакнул Картье, которому было бы куда как проще смолчать, но все еще едко было на душе и само вырвалось.
Лена молча, порывисто встала, принялась быстро одеваться, он, ничего не говоря, сгреб ее в охапку и бросил на кровать. Она хотела было взъяриться, вырваться, но, увидев, в каком он состоянии, сама набросилась на него и, спустя мгновение вновь, со страстью ему отдалась. Им было так хорошо вместе, они
