большего я просто не в состоянии сделать, так как мои полномочия по заключению сделок ограничены именно этой суммой. Все, что выше, должно получать одобрение совета директоров, а это долго, муторно и вовсе не факт, что акционеры пойдут на покупку. Они вообще не любят тратить, – усмехнулся Сидоров. – Итак, ваше решение?
«Ну вот и все. Как-то даже скучно. Я думал будет сложно, придется серьезно напрягаться, а все получилось скучно, банально и быстро». – Картье ощутил в душе странную пустоту. Он не ощущал такого с тех самых пор, как в его жизни появилась Лена. Она заполнила собой все его естество, он любил ее, как никого и никогда не любил, а теперь вдруг все это волшебство словно испарилось. Картье даже глаза закрыл и перестал дышать, прислушиваясь к себе. Ничего. Невероятно! Неужели простота сделки, замысла так его опустошила? Вероятно. Значит, скоро все вернется. Только вновь увидеть ее – и все вернется. Картье поглядел на часы: половина второго. Она должна была сразу же прийти к нему, но ее все не было. Хотя все, что ни делается, все к лучшему. Пора заканчивать с этим… Каримовичем.
– Ну что ж, вы умеете убеждать, ничего не скажешь. Ничепорук теперь на меня обидится, ну да бог с ним. На обиженных воду возят. Короче говоря, да. Я согласен. Но как же мы оформим сделку? Ведь нужна какая-то бюрократическая процедура, вся эта возня и придирки юристов.
– Вообще-то со мной здесь целая команда юристов, – развязавшимся после «Джоника» языком похвастался Сидоров, – только свистни.
– Ну так свистите, – устало пробормотал Картье, – уже совсем поздно, а у меня еще романтические планы на остаток ночи.
Сидоров, которому женщины с неохотой давали даже за деньги, хмыкнул и потянулся за телефоном. В душе у него журчали весенние ручьи и пахло эдельвейсами.
7
После оформления (а все прошло очень гладко, без сучка. В контракт, заготовленный заранее, только вписали сумму) Картье ощутил еще большую пустоту, нежели часом ранее. Чувство это было столь пронзительным, что всерьез напугало его, словно накрыло прибрежной волной, с илом, с грязью, с размолотыми балками пирса, несущими увечья и смерть.
– Приглашаю взбрызнуть это дело, – облизнулся Сидоров после улаживания всех формальностей. – По русскому обычаю нельзя не выпить, иначе фарта не будет. Внизу, кажется, еще работает бар.
Пришлось идти и пить с этим… А то как же? Иначе невозможно, иначе обида смертная на всю оставшуюся жизнь. Картье глотал дюжий испанский бренди, бренди не брал Картье очень долго, и долгое время Картье пытался вынырнуть из той волны, ан из волны вынырнуть не получалось, и вот, когда уже совсем не осталось воздуха и он согласен был схлопотать балкой по кумполу (он предпочел бы такую смерть, чем слушать побасенки Сидорова, сальности из его якобы богатого опыта полового общения да ухарские песни в стиле мужицкого примитивизма), волна наконец сжалилась над Картье и выбросила его на берег: пучеглазого, судорожно хватающего ртом воздух, дрожащего. Бренди вмял Виктора в кресло, обездвижил. Сидоров все заливался дурным соловушкой, раза два принимал воинственную позу боксера, впрочем, к Виктору это отношения не имело, то были армейские рассказы, и парализованый Картье слушал их, тупо кивая, мечтая бацнуться переносицей о край стола, чтобы уж враз и прекратить все свои мучения, но способ заткнуть фонтан Сидорова нашелся более изощренный. Тот спросил Виктора, служил ли он.
– Я недолго служил, меня увезли с контузией в госпиталь, – просто сказал Картье, и Сидоров сразу умолк, марсова гримаса сползла с его лица, словно перекати-поле, прошелестела по жирненькой груди, стекла по брючкам и лужицей, откуда-то из-под стола, неприятно испарилась.
– Как же это было? – растерянно спросил он. – Вы разве были «там»?
– Спецназ ВВ, Дикая дивизия, – неохотно признался Виктор, который не любил вспоминать об этом и нигде, никогда об этом не писал, тем паче при оформлении на работу. (Прошедших горячие точки не брали, их боялись, считая ненормальными.) – Не должны были отправлять, а вот отправили. Невероятное ощущение, когда сидишь на грязном бронетранспортере и сам весь грязный, и рядом твои грязные и злые товарищи, и катится этот транспортер по грязной дороге, куда чьи-то грязные руки прямо в грязь заложили грязный фугас, от которого тянутся в ближайшие кусты незаметные проводки. И фугас этот взрывается аккурат под тобой, и все, кто внутри бронетранспортера, летят вместе с тобой вверх, но ты падаешь на землю, а их так и уносит, словно они связка воздушных шаров, которую потерял раззява-продавец, и нипочем их уже не поймать. – Картье достал сигарету. – Да, я там был, но ненавижу говорить об этом.
– Понимаю, – очень смущенно сказал Сидоров, который в армии никогда не служил, если не считать военных сборов в институте, а любил приврать «по пьяни», пересказывая слышанные им от других истории.
– Я, пожалуй, пойду, – затянувшись и сразу еще сильнее опьянев, сказал Картье. – Мне что-то нездоровится. Когда же первый транш?
– Завтра, – честно ответил Сидоров, у которого и в мыслях не было «нагревать» Виктора. – Как я и говорил, сумму разделим на три части и начнем платить с завтрашнего дня. Ко вторнику все полностью выплатим.
– Хорошо, – равнодушно ответил Картье, вяло пожал руку Сидорову и уныло побрел себе восвояси, а Сидоров смотрел ему вслед и думал о чем-то своем, и ковырял в носу, и выдрал из ноздри жесткий, остро торчащий волосок.
…Зайдя в свой номер и не обнаружив там Лену (у них были магнитные ключи от номеров друг друга, долго выпрашивали на reception по дубликату, и те пошли навстречу), Картье проверил телефон и убедился, что она ему не звонила. Тогда он позвонил ей, но ее телефон оказался выключен. «Она наверняка уже давно вернулась, не застала меня и пошла к себе отдыхать. Небось уже десятый сон видит», – решил Виктор.
Встревоженный, он отправился на ее этаж, подошел к двери ее номера, достал карточку-ключ и хотел было открыть, думая, как будет здорово нырнуть сейчас к ней, под одеяло, расцеловать ее, рассказать о блестящей сделке, как вдруг отчетливо услышал мужской голос там, за дверью. Говорили как-то неразборчиво, по русски, дважды произнеся не то «прости», не то «порви».
– Что за черт?! – Картье принялся стучать в дверь. – Лена, открой! Кто там у тебя?! С тобой все в порядке?!
Дверь тотчас и отворилась. На пороге стоял Штукин собственной персоной, и был он одет лишь в полотенце, обернув его вокруг чресел своих. Картье показалось, что его сейчас стошнит, затем ему страшно захотелось задушить Штукина, но, быстро взяв себя в руки, Виктор, как смог, улыбнулся и развел руками:
– Костя! Какими судьбами?! Слушай, как здорово, что ты приехал!
– Я тоже так думаю, – без тени подозрения отвечал ему Штукин, действительно недавно прибывший и только что перед тем принявший душ.
– Да, кхм-кхм, – покашлял Картье, не знавший, что ему делать дальше. Его вдруг накрыло в третий раз, и теперь уже не пустотой, а таким жгучим, таким горьким горем, что дышать сделалось тяжело. Все понятно, и не было никакой подруги, вышедшей за испанца, а вместо этого романтический вечер с мужем, продолжившийся на белоснежных простынях, и довольный жизнью, удовлетворенный Штукин, только что вымывший свое треклятое орудие любви и завернувшийся в полотенце, точно барсук.
– Заходи, расскажешь последние новости. – Штукин гостеприимно посторонился, и тогда Картье, наконец, опомнился, поманил его пальцем в коридор, и Штукин, милый дурак Штукин, наивный Штукин, прилетевший в надежде примирения с женой, которая стала ему вдруг так дорога, повиновался, как повинуется кобра дудке факира, зная, впрочем, что ничего такого с ней тот не сделает и вполне можно ему довериться.
– Послушай, Костя, – негромко обратился к нему Картье, когда тот прикрыл за собой дверь номера, – это прекрасно, что ты прилетел, потому что твоя жена очень скучала, я это видел собственными глазами. Не знаю, что за кошка пробежала между вами, но ты молодец, ты все делаешь правильно. Знаешь, больше всего на свете я не хочу быть третьим лишним, – через силу улыбнулся Виктор, – ты, разумеется, понимаешь, о чем я. Поэтому я немедленно, первым возможным рейсом вернусь в Москву и вплотную займусь сделкой с «МДС» и контактами с «Гигафоном».
– Сделкой? – Штукин, который вообще ничего не знал, был удивлен и тем немного задел Картье, который считал, что уж о чем о чем, а об этом Лена должна была рассказать своему вновь обретенному
