ко мне. Считаешь, что я святой? Думаешь, я все забуду? Перестану думать о том, как ты плясала на его члене? Черт возьми! – Штукин бросил книжку на пол, отбросил плед, выбрался из своей качалки и, трясясь от ярости, подскочил к Лене: – Ты! Ты шлюха! Мерзость! Дорожная грязь! Да как ты могла! На!
Он ударил ее. Так мужчина бьет другого мужчину: по лицу, без опасений и предубеждения. Она едва не упала, рот наполнился кровью, в глазах померк свет. Штукин испугался. Он бросился на колени, умолял, каялся, просил понять, что его ослепила ревность, но она уже ничего этого не слышала. Он ударил ее. Такое нельзя прощать. Существо, поднявшее руку на женщину, – это живой бездушный труп, недостойный прощения. Лучше сразу же и навсегда о нем забыть, несмотря на то, что «вроде еще что-то к нему осталось». Нельзя бить женщин. Нет в природе для такого поступка ни одного оправдания.
Она тогда же уехала из отеля в аэропорт и ранним утром следующего дня вернулась в Москву. Идти ей было некуда. Она поселилась у подруги. Мысль о возвращении к Картье казалась ей неосуществимой затеей, и она запретила себе думать об этом.
4
Картье маялся, для него настал момент истины, когда сделалось понятно: жизнь без любви никчемна и пуста. Ничто не радовало. Несколько раз он сходил в дженльмен-клуб, где пытался хоть немного прийти в себя с помощью девок, но это не помогло. Тогда он еще раз вспомнил про Агату и основательно загрустил. При виде мужчины с ребенком ему становилось так же не по себе, как и при виде целующихся влюбленных. Он терялся, делал все невпопад. В конце концов решил плюнуть на все Ларисины «обстоятельства» и как-то раз (а была пятница) под вечер, Картье позвонил: длинный и два коротких. Так всегда звонил только он, но вопреки с трепетом ожидаемого «Папоцька идеть» он услышал шелест крышечки дверного глазка, а потом сразу открыли, словно дверь не была заперта, словно ждали его и готовились к встрече.
Он вошел в свою прежнюю квартиру без ожидаемого трепета. В коридоре было очень темно, большая половина потолочных светильников не горела. Он огляделся с целью оценить обстановку. Вадим недружелюбно смотрел на него, но он был далеко, в самом конце коридора, а вот Лариса значительно ближе. Она так и наступала на него: одетая в неряшливый, залатанный халат, черные волосы собраны в пучок, от нее пахло спиртным. Выходит дело, вот кто воспитывает его дочь.
– Привет, Лариса, – изо всех сил стараясь казаться миролюбивым, поздоровался с ней Картье. – А где Агата?
– А тебе какое дело? – сразу очень агрессивно начала она. – Вадик, ты посмотри на него! Богатенький папаша вспомнил, что у него есть дочь-замарашка, и решил подать сиротке на прокорм! Нет здесь Агаты, она в санатории.
– Зачем? Почему? В каком санатории? – сразу же засыпал ее вопросами Картье.
– Слушай, мужик, ты бы не лез в нашу жизнь, – нагло заявил этот мускулистый, похожий на выточенную на токарном станке деталь Вадим. – А и то правда, появляешься раз в сто лет, наводишь тут панику, а мы вот… отдыхаем. Слушай, не мешай, а?
– То есть ты меня выгоняешь, так, что ли? – взбесился Картье. – Приперся на все готовое, влез в мои тапки, живешь в купленной мною квартире! И после этого ты мне смеешь говорить «не мешай»? Да ты кто вообще? Охранник? Инструктор тренажерного зала? Кто ты, чувачок?
– Мужик, ты не заводись, – спокойно ответил Вадим, хотя чувствовалось, что спокойствие это мнимое: напряглись его качаные-перекачанные, переколотые стероидами ручищи, на шее вздулась жила толщиной в сардельку. – Ты давай-ка поспокойнее и без оскорблений. Во-первых, я никакой не охранник и не тренер, во-вторых, живу я с любимой женщиной, и чья эта квартира, мне, откровенно говоря, все равно, а в- третьих, Агафьюшка действительно в санатории от моей конторы. У нас есть санаторий для детей сотрудников, они там учатся. На свежем воздухе, хорошо… А я вчера из командировки вернулся. Оттуда. Ну ты там не был, не знаешь, что это такое, а у меня сегодня выходной, и мы тут немножко стресс снимаем, а здесь ты. Слушай, уходи подобру-поздоровому, ладно? Приедет Агафья…
– Агата, – дыша ненавистью, прохрипел Картье. – Мою дочь зовут Агата. И откуда тебе знать, где именно я был?
– Ну мы же в России живем, значит, не Агата, а Агафья, – заявил Вадим, и Лариса ему поддакнула.
– Ты, перекачанный придурок, тебе не кажется, что это край уже? Ты к моей дочке какое имеешь отношение, чтобы ей имя выбирать?! Нищеброд в погонах, лимитчик прыткий. – Кулаки Картье сжались сами собой, и он бросился на Вадима потому, что уже не мог по-другому, потому, что в мужском разговоре, перешагнув красную черту с надписью «драка», назад пути уже не бывает.
Вадим, который служил и был офицером ГУИН – управления исполнения наказаний и дело имел по большей части с людьми, которых в официальных документах именуют «контингент», дело свое знал туго. Он встретил Картье левым прямым в нос, и от ослепляющей боли Виктор сразу осел, сполз по стене, держась за лицо.
Лариса совершенно спокойно посмотрела на все происходящее, сказала: «Ну вы тут сами разберетесь, без меня» – и ушла на кухню. Вадим взял Картье за шиворот, поднял, как котенка, отволок к двери:
– На ногах можешь стоять? Может, в больничку тебя отвезти?
– Пошел ты… – Картье говорил еле-еле, страшного удара хватит ему теперь надолго.
– Не хами, – сурово посоветовал Вадим. – А то еще раз огребешь. И не лезь к нам. У нас семья, меня Агафья папой называет. Не лезь, ты здесь сам все разрушил.
– Пусти меня. Слышишь?! Пусти…
Освободившись от лапы Вадима, Картье открыл входную дверь, сделал несколько шагов, обернулся. Вадим стоял, подпирая дверной косяк, и был готов к труду и обороне.
– Я еще вернусь, – пообещал Картье. – Слышишь, чемпион?
Вадим молча захлопнул дверь, и Картье остался один стоять на лестничном марше. Немного подумал, поднялся на площадку, вызвал лифт. Шофер испугался, увидев его, хотел позвонить в милицию, но Картье попросил отвезти его в травматологическое отделение 1-й Градской больницы, где знакомый врач, внимательно осмотрев его переносицу и поцокав языком («профи работал, круто он тебя»), вправил ему нос без всякого наркоза, и Картье под его пальцами отключился ненадолго.
…Он явственно, как случалось только до контузии, увидел две на весь Грозный панельные девятиэтажки. Рядом с собой труп капитана Горелова с простреленной над правым ухом головой. Капитан лежал в луже собственной крови и мозгов, и в горле у него что-то непостижимым образом булькало, как будто Горелов хотел сказать что-то, о чем-то предупредить. Но здесь и так все было предельно ясно. Вон оттуда, с девятого этажа одной из выжженных квартир дома, что стоял правее, бил снайпер из числа тех, что на спор вышибает белке глаз со ста шагов. Охотник за душами. Картье-сержант остался самым старшим во взводе, выбитом охотником на две трети. Тех, кто уцелел, душила ярость, но высунуться не решались, боясь, как Горелов давеча, схлопотать.
– Витька, надо драть отсюда когти, – сказал кто-то за спиной Картье. – Хрен с ним, пусть отцы- командиры решают, чего делать. Наше дело яйца свои спасать.
– Танк бы сюда, – проговорил еще один из солдат и сплюнул в цементную пыль плевком того же цвета. Цемент въелся в легкие, и там, наверное, останется на всю жизнь. Судя по всему ненадолго…
Картье принял решение:
– Так, парни, под мою ответственность, отползаем. За грузовик. Там группируемся по двое. Двойками влетаем в дом. Двое впереди, двое прикрывают: один землю, другой воздух. В подъезде под ноги смотрите, там сто процентов растяжки. Гранаты приготовьте. Огонь не открывать, а то еще уйдет как-нибудь, падаль.
Никто не стал ворчать, все его поняли. По-крабьи, осторожно отползли за остов сгоревшего грузовика – спасительная преграда, за которой охотнику с девятого этажа ничего не было видно. Разделились. Картье вбежал в подъезд первым, сразу увидел: чуть над ступенькой, сантиметра на три-четыре тонкая, словно рояльная струна, проволочка. Один конец примотан к куску арматуры, вбитому в стену, другой привязан к кольцу чеки осколочной гранаты «эфки», в широком обиходе «лимонки». Если рванет, то от всех, кто неподалеку, останутся макароны и дерьмо. Картье ухмыльнулся: спагетти «болоньезе», мать их.
Снял гранату с привязи, загнул усы чеки, гранату убрал в карман. Пригодится. Через минуту все ребята уже были в подъезде. Невероятное дело, но никто по ним огонь не открывал, а это означало, что охотник залег наверху без прикрытия и сам поставил растяжку.
