телефона? – Картье был готов покрутить перед Шединым пальцем у виска, но вовремя сдержался. На свете достаточно примеров, когда даже самые прочные деловые партнерства разваливались почти на пустом месте из-за какой-то никчемной ерунды, из-за мелочной обиды.
– О! Ну так это меняет дело, – сразу подобрел было напрягшийся Шедин. – Так ты говоришь двадцать автомобилей?! Ну это мы пристроим довольно легко. Сколько стоит одна машинка?
– Два миллиона триста восемьдесят тысяч рублей.
– Не самый дорогой из «БМВ». – Шедин скорчил недовольную гримасу. – Вот если хотя бы три миллиона… Так, для ровного счета. Ну да ладно. Смотри, что нужно сделать, Витя. Нужно будет договориться с неавторизованными автосалонами, чтобы они смогли выкупать машины по мере того, как их будут выигрывать, гм… наши «нечужие» люди. У меня тесть, братья, жена, старший сын, дядя Коля еще, – Шедин считал свою родню, загибая пальцы, словно школяр-первачок. Картье же с прежней, нахлынувшей тоской подумал, что у него из всей родни осталась только мама и призрачные права на дочь.
«Господи, Агата! – царапнуло Картье по сердцу. – Все, что я делаю теперь, только ей. Давно пора было заявить свои права, добиться папиного дня. Займусь этим немедленно».
– С салоном я уже договорился. Есть знакомые ребята из Королева.
– Бандиты? – напрягся Шедин.
– Да нет, – сделал успокоительный жест Картье, – мои ровесники, чувствуют себя неплохо, у них как раз сеть автосалонов в Подмосковье, срочный выкуп автомобилей и автосервисы.
– Ну тогда точно бандиты. Бандитский бизнес.
– Какая тебе разница-то? – удивился Картье. – Деньги наличными вперед.
– Ну смотри, смотри… – Шедин потянулся всем телом, хрустнуло что-то в пояснице и в левом колене, он с облегчением вздохнул. – Меньше стал хрустеть, слава богу. Китайская медицина – великая вещь, рекомендую.
– А душу она лечит? – задумчиво спросил Картье. – Мне бы душу подлечить…
3
В Швейцарии, в умеренном климате, среди гор, на берегу темно-синего озера Штукину стало заметно легче, и он уверенно пошел на поправку. По мере того как он из жалкого, больного, потрепанного обстоятельствами человечка возвращался в нормальную жизнь, Лена с возрастающим ужасом и неприязнью видела, что чуда все не происходит и это вот-вот станет прежним Штукиным, Штукиным, которого она так хорошо успела изучить, понять, разлюбить. Тогда, поддавшись порыву сострадания, услышав в трубке его почти неживой голос, она искренне пожалела его. Жалость… Жалость, как и предупреждал ее Картье, – это тот самый последний мостик к Штукину, который нужно было сжечь, а она не смогла этого сделать и по этому мостику вернулась туда, откуда пришла. Так возвращаешься после многих лет отсутствия в отчий дом, в старый город, ожидая и рассчитывая на приятный сюрприз, но разочарование подхватывает сразу, как переступаешь порог, как сходишь с платформы. Нет-нет, все здесь по-прежнему: и та же посреди дороги лужа и дерево, наклонившееся через забор, да все никак не падающее, и центральная, вся в асфальтовых выбоинках, площадь с шайкой ворон и котом-альтруистом и философом, которому нет до птицы никакого дела.
Весь ужас состоял еще и в том, что к прежним штукинским чертам характера прибавились новые и тоже отнюдь не лучшие. Он стал брюзглив, постоянно пенял ей на ее «нестойкость» и «распущенность». Он называл ее несерьезной и неверной. Лена долго терпела, пытаясь пропускать его колкости мимо ушей, списывая все на его состояние, думая, что вот-вот закончится реабилитация и она увидит нового мужа. Он предстанет перед ней в своем прекрасном естестве, в красивой обертке, под которой станет биться любящее сердце. Словом, все на новый лад должно было стать в Штукине, как он и обещал ей тогда, позвонив прямо из камеры, когда стало понятно, что обвинение разваливается за отсутствием доказательств и через день-два его отпустят. В стенах тюрьмы, свесив жалко исхудавшие ноги с двухъярусных нар, Штукин клялся ей в вечной любви, обещал исправиться, говорил, что он только теперь понял, насколько она дорога ему: «Всегда была дорога, всегда тебя любил, просто решил, дурак, что ты уже никуда не денешься, вот мне, дураку, и наука, и славно, что я здесь побывал, здесь волшебным образом все ложное прекращает быть, а все настоящее расцветает, распускается в душе, как моя любовь к тебе».
Она настолько была шокирована его признанием, вероломством Картье, что сразу же безоговорочно перешла по тому единственному оставшемуся мостику жалости обратно к Косте. Ее словно кто-то перевел за руку через зыбкую переправу, перекинутую через пропасть забвения, и Картье теперь остался на том краю, на другой земле, на иной планете. Долгое время она старалась не думать о нем, целиком уйдя в заботы о бывшем муже, ощущая всю тяжелую правильность своего миссионерства. Но стоило Штукину вернуться в своем прежнем, неприглядном неглиже, в своей душевной пустоте, как Лена опомнилась, и все, что заботило ее теперь, был поиск ответа на короткий вопрос «Что же дальше?» А дальше становилось все только хуже, и вот в один из вечеров, когда Штукин, заботливо укрытый пледом, сидел на балконе в кресле-качалке, почитывал книжку и изредка посматривал вперед, туда, где у отрогов Альп вдалеке паслись коровы и серебрилась в лучах закатного солнца нитка ручья, случилось вот что.
– Знаешь, я понял одну простую и очевидную вещь, – не отрываясь от книжки (это был роман «Мастер и Маргарита»), с насморком в голосе сказал Костя. – Вот здесь, в одной из заключительных сцен, когда Воланд объясняет Маргарите, почему так сильно изменился Коровьев, из клоуна превратившись в рыцаря, он упоминает о некоем каламбуре о свете и тьме, который этот рыцарь давным-давно себе позволил. Раньше я пропускал это место, как-то не придавал ему значения, потому что не понимал, в чем суть и сила этого каламбура, что за него можно попасть к сатане в свиту, а сейчас понял. Я знаю, что имел в виду Воланд.
Лене стало интересно:
– И что же?
– Помнишь, у Пелевина, в «Чапаеве и Пустоте»? «Сила ночи, сила дня – одинакова х-ня». Вот и весь каламбур, ей-богу!
Лена от души рассмеялась. Он никогла прежде не острил, а всякой женщине приятно, когда у мужчины есть развитое чувство юмора, но смех ее был недолгим.
– Скажи, а у Картье член намного длиннее моего? – спокойно спросил Штукин и, закрыв книгу, уставился на нее.
– Костя, ты не мог бы мне таких вопросов никогда не задавать? Мне неприятно.
– Значит, длиннее, – задумчиво пробормотал Штукин. – Ну и как? Не скучаешь по своему жеребчику? Сладко вам было?
– Костя! Я прошу тебя! – Она начала дрожать. Вся накопившаяся усталось, нерастраченный негатив готовы были вот-вот выйти из берегов. Но Штукину было наплевать на ее состояние, он заводил себя этими вопросами, настраиваясь на серьезный, настоящий скандал. Он хотел показать ей, что она неверная, падшая дрянь, и в том, что случилось, одна лишь ее вина. Ему нравилось чувствовать себя невинной жертвой, он совершенно искренне не считал, что хоть на йоту когда-либо был не прав.
– И как быстро вы с Картье решили устроить свою жизнь за мой счет?
– Костя, я уже много раз говорила тебе, что ничего не знала. Я представить себе не могла, что Виктор сможет решиться на такое. Прости меня, дай нам с тобой возможность все исправить, все начать сначала. У нас получится, я очень этого хочу. Давай не станем говорить о Картье, такие разговоры счастья не прибавят.
– Счастье… А что это такое? – Штукин внимательно посмотрел на нее. – Ты мне можешь ответить на этот вопрос прямо сейчас?
– Счастье – это когда люди, пройдя через испытания, понимают, что им плохо друг без друга. Знаешь, когда ты позвонил, я в одно мгновение это поняла. У нас с тобой были противоречия, но сейчас ведь все в прошлом. Скажи мне, что это так. Пожалуйста.
– Противоречия… – задумчиво пробубнил Штукин. – Да, были они скорее всего. И можно было бы все решить совсем иным путем, а не сбегая от меня в постель к этому Бруту. Ты изменила мне с моим, как оказалось, злейшим врагом. Ты спала с ним, получала от него оргазм, занималась с ним оральным сексом – вот, как ты хотела разрешить противоречия между нами. Не кажется ли тебе такой способ чересчур радикальным? Ты меня предала, неверная жена. Ты развелась со мной, ты планировала свою жизнь вместе с Картье, и теперь, когда он послал тебя (а так наверняка и было), уяснив, что ты за человек, ты прискакала
