переварят. Знаешь, каково это, оказаться у великана в брюхе? Все в этом несовершенном мире движется только благодаря страху. Человек – самая ленивая скотина на земле. Думаешь, если бы не великанская пасть, я стал бы жить среди лилипутов? Ответ – нет, сэр. Знаешь, мой папа тоже был лилипутом. Его казнили, давно. А я уплыл за тридевять земель и стал Гулливером. Потому и портрет... Тебе, конечно, не терпится узнать, чем таким я занимаюсь, что готов предложить тебе?
– Откровенно говоря, да, – признался Сергей, очень благодарный своему дяде за то, что тот сразу же задал для их беседы очень доверительный и ненавязчивый тон.
Мемзер встал за свою конторку:
– Скажи мне, ты когда-нибудь читал Библию?
– Нет. Я бы там ничего не понял. Я и в церковь-то особенно не ходил никогда, так, свечку поставить или, когда помрет кто-то, на отпевании постоять.
– А ты садись, я тебе расскажу, объясню, что к чему. У меня, видишь, даже трибуна имеется, ха-ха. Понимаешь, в чем дело... Дело в том, что великаны лилипутов не любят, и, соответственно, наоборот. И что самое интересное, последнее для лилипута дело – это признать себя лилипутом. А великанам очень нужно, чтобы лилипуты только такими вот козявочными всегда и оставались. Не сбрендил еще от моих аллегорий? Отлично. Так вот, в Библии, в книге Ездры – это Ветхий завет, сказано: «Горе мне, горе мне! Кто избавит меня в те дни? Начнутся болезни – и многие восстенают; начнется голод – и многие будут гибнуть; начнутся войны, – и начальствующими овладеет страх; начнутся бедствия – и все вострепещут. Что мне делать тогда, когда придут бедствия? Вот, голод и язва, и скорбь, и теснота посланы как бичи для исправления, но при всем этом люди не обратятся от беззаконий своих и о бичах не всегда будут помнить. Вот, на земле будет дешивизна во всем, и подумают, что настал мир; но тогда-то и постигнут землю бедствия – меч, голод и великое смятение. От голода погибнут очень многие жители земли, а прочие, которые перенесут голод, падут от меча. И трупы, как навоз, будут выбрасываемы, и некому будет оплакивать их, ибо земля опустеет и города ее будут разрушены. Не останется никого, кто возделывал бы землю и сеял на ней. Дерева дадут плоды, и кто будет собирать их? Виноград созреет, и кто будет топтать его? Ибо повсюду будет великое запустение. Трудно будет человеку увидеть человека, или услышать голос его, ибо из жителей города останется не более десяти, и из поселян – человека два, которые скроются в густых рощах и расселинах скал. Как в масличном саду остаются иногда на деревах три или четыре маслины, или в винограднике обобранном не досмотрят нескольких гроздей те, которые внимательно обирают виноград: так в те дни останутся трое или четверо при обыске домов их с мечом. Земля останется в запустении, поля ее заглохнут, дороги ее и все тропинки ее зарастут терном, потому что некому будет ходить по ним. Плакать будут девицы, не имея женихов; плакать будут жены, не имея мужей; плакать будут дочери их, не имея помощи. Женихов их убьют на войне, и мужья их погибнут от голода»[3], – Мемзер сделал внушительную паузу и продолжил: – Вот чем я на самом деле здесь занимаюсь. Понял что-нибудь?
– Паскудство какое-то, – честно признался Сергей и признанием своим заставил дядюшку расхохотаться.
– Да ты попал-то в самую точку! Паскудство и есть! Все, разумеется, не так плачевно, как описывает старик Ездра. Вообще, хочу тебе сказать, что Библию составляли люди со специфическим чувством юмора. Я бы назвал его черным, как шутки того боцмана. Вот так почитаешь, и жить после этого неохота, не так ли? Ну, а если серьезно, то мои дела не всем по душе. Я занимаюсь в основном тем, что перемещаю деньги, – как свои, так и не свои, причем свои в минимальной степени. Даю людям возможность легко заработать, так что все совсем как у Ездры, все дешево. И деньги мои дешевые, бери не хочу.
– Вы банкир? – с облегчением догадался Сергей.
– Не совсем, – улыбнулся Мемзер, – я работаю на банкиров.
– Вы? Вы на кого-то работаете? – Сергей был искренне удивлен. – Никогда бы не подумал. Кто же тогда эти люди, раз вы на них работаете?! Откуда они?
– Может быть, я не вполне корректно выразился. Нас всего несколько десятков человек на всей земле, мы все вместе и каждый из нас по отдельности работаем ради блага остальных. Мы как пчелы. Мы производим нечто такое, что нужно всем и всегда. Мы предлагаем это купить и постоянно следим, чтобы к нашему товару не ослабевал интерес, чтобы он всегда стоил столько, сколько мы хотим. Он не может дешеветь или стать очень дорогим. И нам не нужно, чтобы кто-то становился крупным покупателем. Догадываешься, о каком товаре идет речь?
Сергей кивнул:
– Вы фальшивомонетчик?
Мемзер даже оторопел на мгновение, а в следующий момент засмеялся еще громче прежнего:
– Нет, ха-ха! Нет, Сережа, все легально. Мы печатаем настоящие деньги. Вот я и ответил тебе. Это то, почему я вернулся сюда, в Россию, благодаря чему мы с тобой встретились. Видишь ли, у меня нет наследника. Вернее, у меня есть дочь, но она... – Мемзер болезненно скривился. – Получается, что ты мой единственный родственник по мужской линии, и я совсем не против ввести тебя в свое дело. Будешь учиться в процессе. Буду таскать тебя с собой, а ты приглядывайся, помалкивай и запоминай. Главное, не возносись раньше времени, и все будет о'кей. Согласен?
Глава 8
Алчность человеческая, ты стоишь во главе всех решительных людских порывов, дерзаний и самого прогресса. Толкаешь людей на сиюминутное падение и побуждаешь к великим открытиям, и пусть те, кто утверждает обратное, расслабят галстучные петли и не столь нервно теребят мочку левого уха – признать очевидное всегда проблема для тех, кто живет им.
До сих пор остается открытым вопрос, был ли патриарх советской дипломатии, посол, министр иностранных дел и председатель Верховного совета СССР Громыко завербован американской разведкой. Нет документального подтверждения тому, что такие попытки вообще когда-либо имели место. На западе у Громыко была репутация «мистера Нет» за непреклонность в отношении некоторых политических вопросов; он ушел из жизни в облаке славы и захоронен на Новодевичьем кладбище под надлежащим, статусным, каменным надгробьем. Его имя осталось незапятнанным и до сих пор служит для множества историков, писателей, исследователей образчиком порядочности советского дипломата – это для широкой общественности, для всеобщей истории. На деле же в среде все еще здравствующих партийных функционеров и отставных чекистов бытует стойкое мнение о том, что Громыко был завербован. Именно его вербовка, считают они, и обусловила, в конечном итоге, конец СССР.
Опровергать миф, например, о подвигах Геракла – невозможно. Почему? Потому что решительно никто не поверит, да к тому же и опровергать тут нечего и незачем. Ну, жил здоровенный мужичина, победил гидру, льва, вычистил навоз в конюшнях – молодец. Сила есть – ума не надо. И жил Геракл (если жил) в незапамятные времена, и как будто даже в Греции, а это далеко и нас, птенцов двуглавого орла, волновать не должно. Другое дело – миф о ком-нибудь знакомом, чья фамилия примелькалась, почти современнике, ушедшем из жизни не так давно даже относительно частоты смены поколений. Правда в том, что Громыко не был завербован, – никто и никогда не сможет предъявить бывшему зубру советской дипломатии этого тяжкого посмертного обвинения. Правда также в том, что Громыко был лоялен к Америке, более того – хоть это и может показаться очернением его памяти, – Громыко любил Америку. Система его ценностей с течением времени изменилась: когда ты большую часть жизни проводишь вне пределов родины, вдалеке от ее рубежей, принадлежа к международному политическому истеблишменту, то сложно не проникнуться некоторыми на твой взгляд справедливыми ценностями окружающей действительности. Внуки и правнуки Громыко – граждане Соединенных Штатов. Как говорится – к чему еще слова нужны. Именно лояльность и любовь к Западу, разочарование советским строем, его неприятие сблизили Громыко с Горбачевым, определили назначение Горбачева на пост генсека и, как следствие, гибель Советского Союза. Что же касается Горбачева, то факт его вербовки не может и не должен вызывать ни малейших сомнений – возможность эта была подтверждена еще в семьдесят восьмом году сотрудником посольства Соединенных Штатов в Москве, получившим задание провести беседу с молодым секретарем ЦК (Горбачеву тогда едва исполнилось тридцать семь). Во время разговора с глазу на глаз, случившегося на приеме в резиденции американского посла, куда Горбачев был приглашен в качестве крупного специалиста по советскому сельскому хозяйству, будущий могильщик СССР высказал свои мысли касательно будущего советской системы, и сделал это в весьма экспрессивной, более того, диссидентской манере. Именно эта беседа позволила его собеседнику, разведчику Федерального резерва, работавшему под дипломатическим
