будет все почти то же самое, вот только ширина железнодорожных путей – разная. Из этой нелепой разности, когда-то имевший стратегический смысл, и вырастает противоречие между Россией и Европой, ширится, окутывает, переманивает на свою сторону, ближе к собственному полюсу...
Когда же что-нибудь случится с этим беззаботно храпящим старым и крепким дуболомом? Вместе с ним проходят дни, складываются в месяцы, они вместе уже несколько лет. Да полно, вместе ли? Да, она вышла за него по расчету, Мемзер должен был это понимать, но любил ее, слепой как крот. Впрочем, она никогда не давала поводов, не позволяла себе никаких увлечений, обыкновенно убеждая себя, что не время. Будет еще, исполнится, он одряхлеет и тогда можно будет с полным правом, с его молчаливого согласия, завести роман, влюбиться... Но с его старостью и она не становится моложе. Раньше Наташа не верила, когда рядом говорили о неравных по возрасту браках, но со временем ей открылась во всей своей физической неприглядности истина – старик питается молодостью, продлевает себе жизнь за ее счет ее жизни. Их возрасты, их годы тянутся друг к другу, встреча с Сергеем дала это почувствовать как нельзя лучше. После свиданий с ним она ощущала себя молодой и легкой, ей хотелось танцевать, бегать в поле за бабочками, смеяться просто так, потому что хорошо все вокруг, все видится совсем иначе. Плоть мужа иссушала ее, она чуть ли не с содроганием позволяла Мемзеру прикасаться к себе, готовая сорваться в крик, и всякий раз, когда это происходило, Наташа убеждала себя, что ждать остается недолго, скоро все волшебным образом изменится. Она верила в это, свято верила.
Но сейчас, в этом черном купе, вдруг накатила бессмысленность ожидания. Ничего не изменится. Она отлично знала, что как будто никогда и зубы у него не болели, и не бывало даже насморка. Ее простуда, подающая первые сигналы еще в Москве, набросилась на нее и грозила сухим кашлем, слабостью в ногах, дурманом, и поэтому она с особенно сильным раздражением вспомнила про исключительное здоровье ненавистного супруга. Ночь, польский рубеж, спящий незнакомец... Незнакомец – вот кем стал ее муж. И сейчас ничего нельзя поделать, ночь не прогонишь, поезд поедет согласно расписанию. А что если... Наташа встала. Очень тихо, затаив дыхание оперлась о столик, наклонилась вперед. Он спал, лежа на спине, по-мефистофельски задрав подбородок. Его шея, стариковская, дряблая, целиком была обнажена, и Наташа подумала, что, пожалуй, она может, найдет в себе силы задушить его, вцепившись в кадык, сдавив руками эту морщинистую, словно у щипаного петуха, шею. Но нет, пожалуй, не сможет. Он сразу проснется, он еще может пружинить, он очень подвижен для своего возраста. Отбросит ее, она еще, чего доброго, ударится об угол, который поджидает каждого в неосвещенном купе. Нет, ей с ним не справиться, и думать нечего. На столике лежали его очки для чтения, одна из его дешевых книжечек, Наташа называла такие «лапшой», стоял стакан с остывшим чаем и высовывалась из него уставшая, прежде напрасно размешавшая сахар, чайная ложка. Что если вытащить эту ложку и ударить ею сверху вниз, попасть ему в затянутый чуть подрагивающим веком глаз? Умрет он тогда? Сразу?
Мемзер давно не спал, он просто лежал с закрытыми глазами, ждал. Для него все это было игрой. Ну что ж, пусть будет игра, он согласен. Это куда лучше, чем ее насупленное молчание. Она замкнулась, когда уже в вагоне, километрах в трехстах от Москвы, он между делом рассказал ей о маршруте. Они едут в Германию, в горный маленький городок. Там будет сюрприз, все собираются, вместе встречают Новый год. Такого еще не было: встреча друзей в Баварских Альпах, горный воздух, невероятная тишина, холодный рай... Никакого куршевельского пафоса – это место для фанфаронов и дураков. Хочешь засветиться, попасть в кадр, стать телевизионным и газетным шутом – поезжай во французскую клоаку. Там лягушатники целуют в зад, там дикие оргии, там орды торжествующих хамов, не научившихся никаким мало-мальски приличным манерам. Они поэтому и ездят туда каждый год. Куршевель – резервация российского быдла, для него здесь создан специальный микроклимат, в любом другом месте куршевельцы из России чувствуют себя неуютно и затравленно спиваются в отельных номерах.
Люди из круга Мемзера в хронику попадать не хотели. Настолько, что выбрали для встречи крошечный Гармиш-Партенкирхен. Настолько крошечный, что название этого городка было больше его самого. Гармиш – место для гурманов. Здесь бьется чинное немецкое сердце, усмиренное в мае сорок пятого, здесь голубые вершины и небо цвета ультрамарин – горнолыжный курорт времен третьего рейха. Такие городки любили русские революционеры, им нравилось проводить здесь сходки, говорить о будущем...
Наташа и впрямь гор не любила. На нее дурно влиял климат, от недостатка кислорода болела голова, горы были для нее мучением, как для любого истинно равнинного человека. И она окончательно обиделась, перестала с ним разговаривать, и Мемзер был доволен результатом, предвкушая конец этой ссоры. Он словно держал на ладони Наташино самолюбие, уязвленное необходимостью пойти на мировую с тем, от кого она целиком и полностью зависела, чьей собственностью являлась. Почувствовав, что Наташа рядом, он чуть приподнял веки, нацелился, совершил резкий бросок и обхватил ее, увлек за собой на диван. Все это было настолько неожиданно, что Наташа испугалась, ей показалось, что он обороняется, борется за свою жизнь и сейчас задушит ее. А Мемзер дурачился, прихрюкивал, щекотал ее. Он играл со своей вещицей, позволяя ей проявлять характер ровно настолько, насколько это забавляло его. Руки его были быстрыми и сильными, и когда она поняла, к чему он клонит, то про себя решила, что она сама виновата, нарвалась. Ссылаться на головную боль теперь чистый абсурд, и она позволила ему, как позволяла с тех пор, как в ее жизни появился Сергей. Мемзер понял это по-своему: ему доставила удовольствие ее внезапная покорность.
Поезд, как всегда нежданно, тронулся, наддал и, быстро набирая скорость, потащил их прочь от Сергея, от Москвы, от всего, к чему стремилось ее сердце. Наутро они помирились. Поезд мчался по Германии. Отстукивали едва слышно колеса, солнце просвечивало вагон насквозь. Они сошли в Мюнхене и наняли машину. Сияющий Мемзер устроился за рулем:
– Я мечтал об этом уж и не знаю сколько. Мы приехали раньше всех, остальные еще в Москве, еще даже не сели в самолет. Скорее поехали, у нас впереди самая красивая дорога на свете.
В городок они прикатили часа через полтора довольно неспешной езды. Мемзеру крайне редко удавалось рулить самому, и он предпочитал не рисковать, держался правой стороны. Наташа совсем разболелась и скисла. Она даже попросилась на заднее сиденье, полежать – слабость, головокружение... Мемзеру все было нипочем. Он включил какую-то местную рок-н-ролльную станцию и под нордический «Рамштайн» поднимался все выше и выше, пока, наконец, не въехал в Гармиш. Здесь он слегка покружил по городу, что-то комментируя для жены, потом выехал за городскую черту, пролетел еще километров пять по горному серпантину и остановился.
– Ну вот, добрались. Вылезай, погляди, что я для тебя приготовил.
Поначалу она мимо ушей пропустила его слова, но выкарабкалась из машины и замерла от восторга. Было отчего: вокруг, насколько хватало глаз, тянулась изломанная горная линия, белоснежные пики под глубочайшей синевы небом. Отроги гор были покрыты еловым лесом, внизу, в долине, пестрила разноцветными крышами деревенька. Мемзер привез ее на горное плато, они стояли на огороженной площадке, и верхушки гигантских елей равнялись с Наташиными сапогами. Здесь же, на краю площадки, был выстроен из толстых бревен прекрасный дом, настоящее горное шале, очень просторное, с широкой открытой верандой через оба этажа. И дымок вился из трубы, и вкусно пахло какой-то снедью, приготовленной на огне невидимым поваром. И главное, дышалось здесь настолько легко, что Наташа сразу почувствовала себя лучше.
В просторном холле, упираясь зеленой макушкой в потолок, стояла опутанная легким серебром, совершенно по-заграничному ряженная, вся в электрических, еще незажженных лампочках, свежая, роскошная елка. Среди плетеной мебели, кабаньих и оленьих чучел, шкур и целого арсенала холодного оружия рыцарской поры, за толстым, граненым по краям стеклом пылал мандариновым жаром камин. В столовой по соседству был накрыт стол на десять человек, звучала, спускаясь откуда-то сверху и мягко обволакивая басами, музыка Вагнера, затем ее сменил Шуман, позже Григ. Прекрасное меню в классическом исполнении, настоящее лекарство для души. Глядя на все это, Наташа дала себе слово вытерпеть все положенное до окончания отпуска время. Ведь он так старался, так прекрасно все было вокруг, что не стоило омрачать свою же собственную жизнь. Наташа дала себе небольшую отсрочку. Вот вернутся они обратно, тогда все нужно будет поменять, а сейчас спасибо тебе за эту сказку, дорогой.
Это шале, а также солидный участок земли вокруг принадлежали ФРС, о чем Наташа, конечно, не знала. Здесь принимали многих важных гостей, и стены дома повидали немало знаменитостей, в основном, разумеется, политических деятелей и больших финансистов. Мемзер ожидал своих гостей. Всегда приятно подводить итоги в подобном месте, особенно если все происходит вдалеке от той страны, против которой ты