аргентинского драйва, настолько возненавидел Леру, что твердо решил, как только я получу деньги, то мгновенно куплю новую квартиру и уйду к своей Свете.
Появление любовницы закономерно в нескольких случаях. Во-первых – это, безусловно, сексуальное голодание. В моем случае этого не было, сразу заявляю. Хотя всего, чего хотелось бы, а хотелось секса как в хорошем порнофильме, тоже и в помине не было. Но как-то хватало и того, что было. Во-вторых – это нежелание выслушать и понять. А вот этого в семейной жизни было хоть ложкой ешь. То ли это происходило из-за разницы в возрасте, то ли из-за того, что у нас не было общих интересов, не знаю. Да и какие могли быть общие интересы у домохозяйки и менеджера по продажам? О выкройках, что ли, разговаривать? Нет, я себя, разумеется, не оправдываю, а Леру жалею. Я-то явно не подарок. Сперва у меня не было денег, а потом, когда они вроде бы появились, я начал пить и приходил домой в весьма неадекватном состоянии. И вот всю ночь эта несчастная женщина должна была слушать мое пьяное бормотание и вдыхать кошмарный запах перегара. Из-за этого, по ее собственным словам, она все чаще испытывала ко мне чувство самой черной ненависти, какая только могла родиться в ее душе. А я мечтал о любви. Настоящей. И она появилась вроде бы. Никто не ругался, о ненависти и желании не видеть мою проклятую физиономию не верещал. Секс был таким, каким нужно. В общем и целом, понимая, что это всего лишь классический прием о злом и добром следователе, перенесенный в область личных отношений, я все же делал сравнения не в пользу Леры. То есть я, разумеется, понимал, что она по-своему борется за меня, считая меня алкоголиком, но я-то знал, отчего я пью, и знал, что могу бросить. А пил я от тоски и скуки. В Аргентине для меня, если можно так сказать, забрезжил рассвет новой жизни. Я и думать забыл, что где-то в Москве живет именно такая Лера, какой она была на самом деле. Слишком разительным был контраст между несколькими сутками эротического триллера, в котором мне пришлось участвовать в Буэнос-Айресе, и опостылевшей квартиркой. Спасаясь от Лериных воплей и ее оживленной, опасной жестикуляции, больше походившей на бой с тенью, я укрылся в туалете. Здесь, в буквальном смысле с облегчением, я опустился на унитазный трон и, так как разбушевавшаяся супруга все еще бесновалась за дверью, стучала в нее кулаками и орала всяческую далеко не комплиментную непотребщину, заткнул уши жеваной туалетной бумагой. Стало намного легче, я закрыл глаза и громко захохотал оттого, что вспомнил следующее.
Как всем уже известно, не все всегда шло у меня по плану. Во всяком случае, то увольнение в мои планы точно не входило. Как всегда, не произошло ничего удивительного. В который раз я тогда убедился, что жить по большей части надобно днем сегодняшним, ничего вперед не планируя и не загадывая совершенно. Наверное, в такой стране мы живем: она, несчастная, и сама-то плохо понимает, с какой стороны ей сделают вивисекцию завтра. Так что уж тут говорить о рядовом гражданине Вербицком, который всего лишь хотел доработать на очередном месте до Нового года, а затем переметнуться в рай, где дают чины и ордена и где наконец-то его скромным, но честолюбивым задумкам до?лжно было бы осуществиться. Речь шла о теплейшем местечке в нефтяной компании, которое обещал мне один старый знакомый, сам устроившийся туда каким-то непонятным образом, да еще и сразу в начальники, и решивший, что теперь-то он схватил Бога за бороду, все теперь можно, в том числе и набирать собственную команду чертегов, вроде меня. Забегая вперед, скажу, что к чертям собачьим отправили его как раз на следующий день после моего увольнения. Так вот, вместо этого одну индейскую женщину, которую я так и называл за глаза «Женщина- индеец», за ее лицо, словно вырубленное из камня каменотесом-дилетантом, являющуюся моей начальницей, эту начавшую уже клониться к своей тридцать пятой весне бездетную скво вызвал обитатель Поднебесной. Небожитель с горячим сердцем и холодной головой (вот только как-то я сомневаюсь насчет чистых рук), короче, один мужчина спортивного телосложения с никогда не стареющим лицом двадцатилетнего романтика-лейтенанта. Моя судьба была решена очень быстро. Росчерк звезды на ночном небе, и я оглушен одним весьма неприятным словечком «увольнение». Честно скажу – ждал его целый месяц, каждое утро ехал на работу с таким чувством, с которым, наверное, предки собирали каждый вечер лагерную свою скорбную котомочку, гадая, когда прилетит за ними «черный ворон». Так что был, в принципе, готов к увольнению, но все же, ибо так принято, записался к большому начальнику на прием, на котором он, доброжелательно прищурившись, сказал мне буквально следующее:
– Ты, Вербицкий, еврей?
– Нет, я не еврей. А что? У вас предвзятое отношение к евреям?
– Да еврей ты. Вот и ступай обратно к евреям.
Не знаю как кому, а на меня антисемитские выпады отдельных несознательных личностей давно уже перестали действовать, я только усмехнулся, кивнул, пожал крепкую депутатскую руку и вышел вон. Жизнь по заводскому гудку закончилась, и начались горькие русские безобразия, а именно – беспробудное пьянство. Холодильник за моей спиной был наполнен до отказа и содержал семьдесят две поллитровых банки пива «Stella Artua» черниговского разлива. Их-то я и начал опустошать одну за другой, в перерывах между наполнением стакана передавая дела новой, с подходящим, по мнению акционера, происхождением сотруднице. Так начался самый грандиозный в моей жизни запой, закончившийся на кухне Сережи Минаева, где я в бессознательном состоянии плакал крокодиловыми слезами, а затем полностью отключился и обнаружил себя лишь под утро и тоже на полу, только на сей раз собственной кухни. Подобная телепортация до сих пор представляется мне нереальной, хотя стервец Минаев утверждает, что притащил меня на собственном горбу с «Бабушкинской» в Сокольники. Попытки опохмела не возымели должного действия – вконец истерзанный алкоголем организм выворачивало после каждого глотка любого спиртного. Выход нашелся в виде человека со шприцем в белом халате, который уколол меня в руку длинной стальной иголкой, пожелал удачи, что-то написал на бумажке, которую до сих пор зачем-то прячет от меня Лера, и ушел, унеся с собой львиную долю моего похмельного эгоцентризма. Далее потянулись дни Великой Депрессии, которая проходила по мере того, как молекулярные соединения этанола неохотно покидали мое уставшее тело. То, что вы прочитаете сейчас, случилось после того, как последняя молекула тела Зеленого Змия увидела под собой, в открытый бомболюк, именуемый задницей, ослепительную белизну унитаза. И с пронзительным воплем была унесена в космический банк информации, как называют городскую канализацию некоторые неокрепшие эзотерики, вроде покойного ныне Юрия Лонго, пожелать которому Царствия Небесного как-то не поворачивается язык.
Итак, трезвость оказалась окончательной, и я, впервые за много-много месяцев ощутивший это, понял, что состояние это мне как-то не к лицу. Привыкший к обостренному после коньяка восприятию окружающего мира, я все время ловил себя на мысли, что неплохо бы «того самого». Но это было совершенно невозможно, потому как обещание, данное жене, накладывало на меня кучу обязательств, в том числе и некоторые материальные расходы, которые мне совершенно не хотелось нести.
Вернувшись домой после очередного собеседования, я обнаружил в квартире приятную пустоту. Я был совершенно один, и это стимулировало мой не распавшийся до конца постпохмельный рассудок. Покопавшись в кладовых памяти, я вспомнил один из рассказов своего любимого Василия Макаровича Шукшина, тот самый, где шоферы, чтобы не учуяли от них гаишники запаха, ставили себе клизмы из водки. Эта мысль словно током ударила и освежила меня, и я лихорадочно ринулся на поиски резиновой груши. Я облазил все ящики и шкафы в квартире, и в конце концов мои поиски увенчались успехом: груша, емкостью граммов около двухсот, с пластмассовым черным наконечником, была найдена мною в шкафчике умывальника под раковиной.
Вариант с водкой отпал сразу: во-первых, водки было только две бутылки, и обе закрытые. Причем одна из них была мой любимый «Кауфман» (вот изумился бы почтенный владелец компании «Уайт-Холл», чьей фамилией была названа водка, узнай он, как именно я собирался употребить его продукт), а другая и бутылкой-то, собственно, не была, а представляла собой большую гжельскую птицу феникса, заполненную водкой под названием «Очаковский сувенир». Рассудив, что не искушенной в таком деле моей заднице все
