о регистрации и вылете. Значит, не слежка или, вернее, не просто слежка? В таком деле нужно сразу отталкиваться от самого худшего, а самым худшим исходом в этой ситуации могло быть то, что «Golf» вдруг поравняется с нами и с левого заднего пассажирского места будет открыт огонь. Пули прошьют насквозь и эту ветхую колымагу, чей удел давно быть переработанной во вторичное сырье, и мое не защищенное ничем тело. И такой вариант развития событий меня совершенно не устраивал. Я был уверен в том, что преследует меня не полиция, те так не действуют, а именно «пауки», так я назвал их про себя. Я уже было хотел посвятить в свои мрачные догадки водителя, но «Golf» вдруг стал резко перестраиваться в правый ряд с очевидной целью атаковать и закончить тем самым мою аргентинскую одиссею и неловко подрезал какого-то отчаянного лихача на совершенно неописуемо раздолбанном, но быстром «фордике» лет двадцати от роду, но летевшем со скоростью пули. «Фордик» задел задний бампер «Golf», отчего тот развернуло перпендикулярно шоссе и машина начала крутиться, как шестилетний шалун, скатывающийся со снежной горки. Я насчитал пять кувырков, после чего машинка, как ни странно, не взорвалась, а встала на вывернутые и почти что оторванные колеса. Крыша ее была сплюснута почти до самых дверей, а «фордик» радостно въехал ей вдогонку прямо в бок, скончавшись от таких потрясений. Ожидать продолжения погони не приходилось. Я посмотрел на небо и перекрестился. «Фордик», доживший до мафусаиловых лет, оказался поистине машиной-филантропом и спас мне жизнь, достойно окончив свои дни и заслужив высокое звание «Автомобиль – друг человека».
Дальнейшая дорога никаких сюрпризов не преподнесла, я щедро расплатился с водителем, тот помог мне загрузить багаж на тележку и довольный умчался восвояси, не подозревая, что, скорее всего, избежал смерти. Без происшествий я прошел регистрацию и поднялся наверх, на второй этаж, для прохождения спецконтроля. Полицейский, дежуривший у входа в зону для пассажиров, попросил меня предъявить посадочный талон. Я предъявил.
– Сеньор должен оплатить пошлину.
– Какую еще пошлину?
– Сбор аэропорта. Вот касса, прошу вас.
Я пошел к кассе, чертыхаясь и посматривая на входные двери внизу. Пока все было спокойно, но вот мое внимание привлекли двое мужчин, которые не были похожи на обычных пассажиров. У них не было багажа, они заметно нервничали и суетились. Один из них ринулся к стойке регистрации, другой остановился и принялся осматриваться. Я поспешно отвернулся, чтобы не встретиться с ним глазами, и протянул свой билет в окошко кассы.
– С вас пятьдесят шесть песо, сеньор.
– Вот сто песо, и оставьте сдачу себе, я очень спешу.
– О, сеньор так добр. Благодарю вас.
– К сожалению, у меня нет времени как следует воспользоваться твоей благодарностью, красотка.
– Ха-ха-ха, какой смешной сеньор!
Я вернулся к полицейскому, махнул перед его носом талоном с отметкой об уплате сборов и пересек заветную черту, за которой действовал режим полетной безопасности и можно было не опасаться тех двоих неудачников. Я шел по коридору, но остановился и обернулся. Они стояли перед полицейским и молча смотрели мне в спину: двое крепких парней моего возраста или чуть старше. Я запомнил их лица, такие же нетипичные для этих мест, как и лицо внука Глобоцника. Окончательно обнаглев и чувствуя собственную безнаказанность, я остановился и показал им оттопыренный средний палец сразу на обеих руках, затем помахал на прощанье и пошел дальше. Неудачники, сосунки, дедушка Адольф был бы вами недоволен, ха- ха-ха.
Оставшееся время до вылета я провел, словно сидя на иголках, и окончательно успокоился только тогда, когда самолет оторвался от земли и начал набирать высоту. Впереди меня сидел католический священник в своей черной рубашке с белой вставкой в планке воротничка, сзади раввин в шляпе и с роскошной бородой. Я улыбнулся: понял, что безопасность обратного полета гарантирована небесами. Прощай, Аргентина.
Часть III
На двух стульях
В родном болоте
Хотя минуло всего около недели с тех пор, как я улетел из Москвы, за это время в природе произошли драматические изменения. Москва встретила меня промерзшим асфальтом, камуфляжем мертвых листьев и своим фирменным небесным свинцом, через который не мог пробиться ни один солнечный луч. Местный пейзаж представлял собой такой печальный контраст с весной Аргентины, что на душе у меня стало совсем худо. Я понял, что началось полугодие постылого зимнего господства, полугодие отсутствия солнца и полугодие снежно-грязной слякоти. Невозможно любить зиму по той лишь причине, что зимой холодно, и вообще, зима в городе – это полный трэш. Не стану описывать все минусы этого времени года именно для городского жителя – это и так очевидно. Я ехал из аэропорта домой, а вернее, меня вез водитель такси, который с трудом пробирался сквозь фирменные московские пробки. Таких заторов, как здесь, я не встречал ни в одном другом городе из тех, что я посетил, а посетил я их немало. О чем тут говорить, если открытие транспортной развязки в Москве является событием национального масштаба: о нем говорят в выпусках телевизионных новостей, и мэр Лужков выступает на митингах, собранных в честь этого события, убедительно обещая покончить с пробками в ближайшее время. Согласен с тем, что третье транспортное кольцо – это прекрасная идея, но воплощена она глупо, и иной раз зла не хватает, когда пытаешься пробиться по дороге, на которой по определению не может и не должно быть пробок потому, что это кольцо, на котором нет ни одного светофора. Вся проблема заключается в конструкции съездов с третьего кольца. Они ужасны и не выдерживают вообще никакой критики. Кривые, узкие, порой однорядные отростки, в которые стремится протиснуться колоссальное количество автомобилей, управляемых злыми на тупость проектировщиков гражданами, сводят на нет чистую идею о беспрепятственном проезде по городу в любое время дня и ночи. Вот именно, только ночью и приятно ездить по Москве. В остальное же время не пробьешься.
Был понедельник, около девяти часов вечера, когда, наконец, я позвонил в дверь и вернулся в свой привычный серенький мирок, где царили сплин, алкоголь и Лера. Немедленно по приезде мне была устроена очередная истерика по поводу, который ввиду своего полного абсурда стерся из моей памяти. Лера никогда нигде не работала. Большую часть своей жизни она провела дома, никогда не ходила в магазин, совершенно не ориентировалась в окружающей действительности и любила подольше поспать. Наша дочь росла болезненным ребенком, во многом благодаря тому, что Лера ни разу не гуляла с ней. Ей было «некогда». Она никогда не успевала нигде вовремя, и сейчас, когда страсти улеглись и я могу спокойно оценивать свою бывшую, вернее, почти бывшую, мне кажется, что она просто человек, который родился не в то время и не в том месте. Ей идеально подошел бы образ какой-нибудь уездной помещицы, которая, как и Лера, любила вязать, варить варенья, что-то шить по каким-то безумным выкройкам. Я, особенно после
